Надо выпустить тебе кишки прямо сейчас.
Даже будучи в крайне смятенном состоянии, я узнал резкий, до странности знакомый запах, исходивший от руки, державшей оружие. Однако мысли мои пребывали в таком разброде, что я не смог тут же опознать его.
Угроза безумца вызвала у меня столь бурную реакцию, что я не смог ничего ответить. Я полностью утратил дар речи, от страха во рту не осталось ни капли слюны. Прошло немало времени, прежде чем я, собравшись с остатком сил, не сказал хриплым, полупридушенным голосом:
– Конечно же, вы не совершите подобной жестокости на глазах у вашей жены. Поскольку мне кажется, что женщина на вашей кровати не кто иная, как ваша возлюбленная Присцилла, которую вы спасли от ужасов могилы и принесли домой, чтобы она была рядом с вами.
Ватти растерянно заморгал глазами. Быстро оглянувшись через плечо, он снова устремил на меня обезумевший взгляд.
– Она ничего не видит. Она еще не ожила. Пока.
Я понял, что моя единственная надежда остаться в живых заключалась в том, чтобы как можно дольше поддерживать разговор с маньяком, при этом лихорадочно думая о том, как бы освободиться. Стараясь поддерживать интонацию дружелюбной заинтересованности, я обратился к нему так:
– Полагаю, однако, что из вашего заявления следует, что она может воскреснуть в любой момент.
– Возможно, – ответил Ватти, впрочем несколько неуверенно.
– С вашей стороны было очень умно сделать ей такие чудесные глаза, готовясь к ее неизбежному воскрешению, – сказал я. – И просто выразить не могу, как мне нравятся ее перчатки, которые, если не ошибаюсь, удивительно похожи на те, которые носит мисс Анна Элкотт.
Пристально на меня поглядев, Ватта сказал:
– А ты вострый, слышь, сукин сын. Точно, у элкоттовской девчонки спер. Видел на ней тогда, в воскресенье. Ох, и люблю же я смотреть на эту Анну. Красивая. Точь-в-точь Присцилла. Если бы не мистер Элкотт… кричал, что заарестует меня, ежели я буду возле них шляться. Так что пришлось мне придумать себе наряд, чтобы можно было на нее поглазеть. А раз ночью – спали все – я и стянул перчатки для Присциллы.
– Очень-очень умно, – сказал я. – Особенно учитывая, что двери и окна прочно запираются на ночь.
– Ну, чтоб обчистить кого-нибудь, много ума не надо, – ответил Ватти с характерной самодовольной ухмылкой, почесывая нос мозолистым указательным пальцем.
Я уже говорил о том, насколько необычными, если не гротескными, выглядели руки Ватти – настолько длинные, что определенно напоминали обезьяньи. Когда теперь я снова посмотрел на них, меня осенило.
– Ну конечно же, – сказал я. – Есть много способов пробраться в дом – скажем, кошачий лаз в кухонной двери. Для человека с такими впечатляюще длинными членами не составит труда просунуть руку и открыть задвижку.
– Догадался, – даже с каким-то удовлетворением признал Ватти. – Светлая у тебя голова на плечах, По. Жаль только, что недолго ее тебе носить.
С этими словами он приставил нож к моему горлу, надавив острием на выступающий щитовидный хрящ, в просторечии именуемый адамовым яблоком.
Прикосновение лезвия заставило меня похолодеть, неудержимая дрожь пробежала по каждому нерву.
Изо всех сил стараясь подавить ее (из страха, что малейшее движение головы – и лезвие вопьется в мое тело), я умоляюще посмотрел на Ватти снизу вверх и сказал:
– Ваше негодование полностью оправданно, мистер Ватти. Нет никаких сомнений, что, посягнув на священную неприкосновенность вашего дома, я совершил прискорбный проступок. И все же прошу вас взвесить последствия кровавой мести, которую вы замышляете. Хотя моя насильственная смерть и может доставить вам мимолетное удовлетворение, за нею почти наверняка воспоследует арест, а может быть, и казнь. Ваша жена, Присцилла, останется беззащитной и, учитывая ее нынешнее, злосчастное положение, неизбежно вернется в могилу.
Похоже, мои слова возымели желаемое действие. Выражение яростной решимости улетучилось с лица Ватти, сменившись растерянностью. Опустив нож, он оглянулся на кровать и, потянув себя за обвисшую нижнюю губу, пробормотал:
– Может, вы и правы. Не след, чтобы с Присциллой что худое случилось. Пока лекарство не подействует.
– Правильно ли я полагаю, – спросил я, – что, говоря о лекарстве, вы имеете в виду вещество, которое втирали ей в кожу?
– Верно, – ответил Ватти. – Он обещал, что от него она оживет.
– А под ним, – рискнул я, – вы подразумеваете мистера Герберта Баллингера?
Ватти, прищурившись, посмотрел на меня.
– Но каким макаром вам и это известно?
– Я в некотором роде знаком с этим джентльменом, – ответил я, – заходил в его мастерскую в Бостоне. И вы с ним тоже там познакомились?
Ватти отрицательно покачал головой.
– Не-а. В Осборне, в кабаке, месяца три, может четыре, назад. Разговор у нас вышел. Тут-то я и узнал, что он с мертвяков картинки делает. А как заикнулся про выдумку свою, ему вроде интересно стало. Сказал, можно на этом кучу денег огрести. А я ему – деньги, мол, меня не интересуют, верните-ка мне мою Присциллу. Ну, договорились мы. Я ему чертежи, он мне – лекарство.
Было до боли ясно, что Ватти пал жертвой жестокого обмана, сам того не сознавая. Несмотря на многие вопиющие черты его облика – от его отталкивающей внешности до отвратительной навязчивой идеи, – сердце мое сжалось от жалости к этому человеку, ибо его поступки, пусть и безумные, были продиктованы чувством, к которому я испытывал глубокую симпатию: безграничной любовью к обожаемой молодой жене.
– Никак не сообразить, – продолжал Ватти. – Он клялся, что на все уйдет не больше недели. Но, – и тут в голосе его проскользнула нотка отчаяния, – я вот уже почти две недели бьюсь, ничего не выходит!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121