мы были единой,
нераздельной мировой семьей, осознавшей свое человеческое родство и
опьяненной этим открытием; и не сыскать среди нас человека, способного в
тот миг вскрикнуть: "Ненавижу черных!", "Ненавижу белых!", "Ненавижу
коммунистов!", "Ненавижу капиталистов!" Такое было просто невозможно в той
атмосфере всеобщей любви, радости и братства.
Олимпийский парк был пуст и по-осеннему тих. Сюда не долетали звуки
многомиллионного города, взявшего его в сплошное кольцо улиц и
небоскребов. Входы на стадион были прочно закрыты стальными решетками с
автоматическими замками.
Я постоял у решетки, вглядываясь в прошлое. Стадион напоминал
человека, утомленного долгим, трудным путем и сознающего, что его звездный
час миновал и впереди лишь забвение.
Мне стало грустно, и, возможно, впервые я с внезапно открывшейся
четкостью осознал, что и мой спорт, и моя юность остались где-то там, за
невидимыми отсюда дорожками стадиона, где есть и вмятинка от твоих шагов,
но попробуй дотронься, пройдись, как тогда...
Бассейн, похожий на старинную ладью, тоже оказался под замком и дышал
запустением, и я поспешил ретироваться, решив, что незачем травить душу,
ведь верно говорят: никогда не возвращайся в свою молодость, ничего, кроме
разочарований, не ждет тебя. Но было еще одно местечко, где остался
кусочек моего сердца, и там я не мог не побывать...
И заблудился...
Это было рядом с Гинзой, во всяком случае, неподалеку, и мне
казалось, что я легко отыщу дорогу туда, где плыл сквозь время крошечный
скверик со склоненной над искусственным ровным овалом озерца с темной, но
чистой и свежей родниковой водой японской ивой; в глубине отливал золотом
в лучах заходящего солнца бамбуковый домик, где обитали духи давно
стершихся в памяти веков, и клочок сине-белого облачка, застывшего в
озерце, и тихий голос Фумико:
"Вы уедете, а я стану думать о вас и вспоминать..."
У нее было фарфоровой чистоты славянское лицо и черные как смоль
гладкие волосы, полные, чувственные губы розовой свежести, тонкая,
идеально изваянная фигурка - все свидетельствовало о славянском
совершенстве, и лишь темные, чуть удлиненные глаза выдавали ее восточное
происхождение. Ее мать - русская дворянка из Подмосковья, отец - японец,
профессор стилистики Токийского университета Васеда; правда, когда они
познакомились в Шанхае, он еще был не профессором, а
студентом-практикантом, до безумия влюбившимся в терпящую лишения русскую
беженку. У них родилось трое детей: две дочери и сын - он появился на свет
последним. Вскоре родители разошлись - негоже оказалось профессору
японского университета иметь жену-иноземку. Сын жил с отцом, и не знал я,
что этот шестнадцатилетний крепыш с коротким спортивным бобриком жестких
волос, с широкой, тяжелой челюстью каратиста, ни слова не понимавший
по-русски, - брат Фумико, говорящей на чистейшем, изысканнейшем языке
дворянских салонов начала века; старшая сестра тоже получила больше
японской крови, хотя довольно сносно говорила на языке матери.
И увидел Фумико в Олимпийской деревне, когда возвращался из бассейна
после плавания - усталый, измочаленный, как обычно, когда дело близится к
завершению и ты в мыслях и раздумьях - весь в будущем, сокрытом от тебя
тайной, но ты стремишься заглянуть под ее непроницаемый полог и потому из
кожи лезешь на тренировках, чтоб по долям секунды, по каким-то неуловимым
нюансам самочувствия, душевного настроя решить, как выступишь. В такие
часы ты отрешен от всего, что не входит в сферу твоих спортивных
интересов.
Я увидел ее и остолбенел. Она тоже растерялась, и какое-то мгновение
мы молча пожирали друг друга глазами, и первой опомнилась Фумико. Она так
обворожительно и обезоруживающе улыбнулась, что жаркая радость затопила
мое сердце.
- Здравствуйте! - пропела девушка, и на меня словно повеяло ветерком,
сорвавшимся с поверхности горной речушки, несущейся в диком ущелье. -
Здравствуйте! - повторила она, и я совсем растерялся и молчал, как
истукан. - Я работаю переводчицей в советской делегации. Меня зовут
Фумико...
- Фумико? Но ваш язык...
- Я - японка, мама у меня - русская... А вы кто?
- Меня зовут Олег. - Я - пловец из Киева...
- Я знаю, это на Украине.
- Вы никогда не были у нас в стране?
- Никогда. - Ее лицо омрачила мимолетная грусть. - И очень хочу
побывать. Мне обещали прислать вызов, чтобы я могла учиться в Московском
университете.
Тут я узнал, что Фумико работает личной переводчицей руководителя
советской делегации, председателя Комитета по физкультуре и спорту; я
проникся к нему недобрым чувством, оно потом всегда преследовало меня,
когда мы встречались с ним, - будь то на приеме сборной перед отъездом на
международные состязания или в неофициальной обстановке, когда он запросто
являлся к нам в раздевалку, никогда не испытывая смущения от того, что он
в костюме и при галстуке (председатель комитета обожал красиво одеваться,
нужно отдать ему должное), а мы - голяки, только что из-под душа.
Мы-то и встречались с Фумико дважды: тогда, в первый раз, в
Олимпийской деревне и потом за день до отъезда, когда она отпросилась у
своего начальника и повела показывать мне Токио. Мы бродили по парку Уэно
и пытались понять, о чем задумался знаменитый роденовский "Мыслитель", в
одиночестве восседавший на зеленой лужайке, отгороженный от нас не только
своими вечными думами, но и торчащим поблизости полицейским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85