– Приятно видеть улыбку на вашем лице, Эшли. По-моему, мне впервые так повезло, – заговорила она в конце концов. – Я знаю, у вас в последнее время возникли некоторые личные проблемы…
– Все утрясется, – натянуто ответила Эшли. – В данный момент меня беспокоит только то, чтобы выставка удалась.
Диана Гиллинг не ответила. Может быть, ее замечание обидело художницу? Глядя на Эшли, снова просматривающую свои картины, она удивлялась, как та могла думать о предстоящей выставке – да и вообще о чем угодно, если уж на то пошло, – когда в ее личной жизни полная неразбериха.
Чего Диана не знала, так это того, что именно работа сейчас давала Эшли силы для борьбы за сына и позволяла, несмотря ни на что, держаться на плаву.
Позволяла не сойти с ума.
Дни в Манхэттене были заполнены до отказа: интервью, подготовка к открытию выставки и прочее в том же духе. Но вот вечера… Вечера казались бесконечно длинными и невыносимо одинокими. Эшли, конечно, хватало знакомых среди художников Нью-Йорка. Существовала также Мелани – не только агент, но прежде всего единственная близкая подруга, которая тоже находилась здесь в связи с выставкой. И все же Эшли редко принимала приглашения вместе пообедать или сходить куда-нибудь. Большую часть вечеров она проводила дома, в полном одиночестве, листая альбомы с фотографиями и горюя о том, что время невозможно повернуть вспять. Вид Брендона и Роберта на этих снимках неизбежно пробуждал такие прекрасные – и такие мучительные – воспоминания. Депрессия только углублялась, слезы текли рекой, однако остановиться, убрать альбомы подальше и не заглядывать в них – это было выше ее сил.
«Наверно, я мазохистка, – мрачно думала Эшли. – Иначе зачем снова и снова терзаю себя?»
– Ты должна либо полностью выкинуть все случившееся из головы, либо снова вытащить Холлистеров в суд и сразиться с ними, – не раз убеждала ее Мелани. То же самое она повторила и сейчас, за ленчем в «Уголке басков».
– Легче сказать, чем сделать. – Эшли устало покачала головой. – У тебя самой двое детей, Мел. Что бы ты чувствовала, если бы какой-то судья отобрал их у тебя и ты даже не имела возможности видеться с ними?
– Сражалась бы снова и снова, – без колебаний ответила Мелани.
– Я уже встречалась с адвокатом здесь, в Манхэттене. – Эшли рассеянно обвела взглядом заполненный посетителями зал ресторана, на мгновение задержалась на фресках, изображающих баскское побережье и гавани, и тяжело вздохнула. – Он согласен взяться за дело, но, по-моему, не слишком верит в успех апелляции. А ведь это мой последний шанс вернуть Роберта.
Мелани задумчиво потягивала вино.
– Даже если ты и не сумеешь добиться опеки над мальчиком, суд может оказать давление на Холлистеров, с тем чтобы они не препятствовали тебе посещать сына. Это, по-моему, вполне реально.
– Только не в том случае, когда судья у Бредли Холлистера в кармане. – Эшли уныло покачала головой и отложила вилку. – Если бы только я могла доказать…
– Будь поосторожней. – Мелани с беспокойством посмотрела на нее. – Не вздумай сделать какую-нибудь глупость…
– Не волнуйся, – хмуро ответила Эшли. – Не собираюсь я делать никаких глупостей. Слишком многое поставлено на карту.
– Все остальное сейчас у тебя складывается совсем неплохо, Эшли, – напомнила ей Мелани.
– Не спорю. Но у меня нет ни сына, ни мужа, – бесцветным тоном ответила Эшли.
– Да, верно. Зато у тебя есть искусство, есть успех, которого ты с таким трудом добилась. И все-таки есть еще шанс вернуть Роберта.
Их взгляды встретились.
– Только этот шанс, Мел, – ровным голосом сказала Эшли, – и дает мне силы как-то продолжать жить. Если и он окажется потерян, я не знаю, что сделаю.
В короткой шубке из черно-бурой лисы и такой же шляпке, Эшли в одиночестве бродила по аллеям Центрального парка, стараясь укрыться от ледяного зимнего ветра. Она гуляла каждый день, даже в самую холодную погоду, и по крайней мере час по вечерам занималась йогой на циновке, расстеленной в спальне. Это вошло у нее в привычку еще с тех пор, как она впервые приехала в Сан-Франциско: йога позволяла снимать мышечное напряжение, неизбежно возникающее от долгого стояния перед мольбертом.
Теперь, правда, кое-что изменилось. И одинокие прогулки по парку, и физические упражнения, и рисование – вообще все, чем ей сейчас приходилось заниматься, окрашивало никогда прежде не испытанное чувство: жажда мести. С трудом сдерживаемая, клокочущая ярость неотступно сжигала Эшли изнутри, точно неугасимое пламя. Мысль работала безостановочно в поисках выхода, в поисках способа, который помог бы решить ее проблему, разогнал бы тьму, сгустившуюся в душе. Ничто не помогало – ни работа, ни усталость, какой бы сильной она ни была. Ничто не приносило облегчения. Ни от чего не унималась боль.
Эшли поплотнее запахнула шубку. Щеки жег ледяной ветер – день выдался необычно холодным, даже для Нью-Йорка в конце ноября. Она проводила взглядом группу ребятишек в ярких разноцветных лыжных куртках и вязаных шапочках, с коньками в руках пробежавших в сторону катка. При виде беспечных детей у нее выступили слезы. Тут же вспомнилось, как в прошлом году неделю между Рождеством и Новым годом они с Брендоном и Робертом провели на озере Тахо. Роберт был в восторге – Брендон учил его кататься на коньках. Сама Эшли в жизни не стояла на коньках и, сколько Брендон ни уговаривал ее, так и не отважилась сделать это.
– Я никогда не каталась, Брендон, – призналась она, помогая Роберту зашнуровать коньки. – В нашей долине, сам понимаешь, не покатаешься.
– Никогда не поздно начать, – настаивал Брендон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131