брился я на работе в нашей омерзительной уборной иод доносившуюся из кабинок старческую канонаду.
В нашей конторе кое-что изменилось. Сокращение началось всерьез. На прошлой неделе уволили Уорка. Он своевременно поехал крышей; втайне от всех напряженно искал другую работу – но тщетно, ему совершенно ничего не светило; он ушел от нас, даже не вскрыв отвратительно проштемпелеванный коричневый конверт, который однажды утром нашел среди своей почты, что означало – этот идиот не получит даже смехотворной непрофсоюзной компенсации. Поедатель рыбы Бернс отчаливает на следующей неделе; с такими, как он, никаких хлопот. Бывший битник Герберт мрачно цепляется за свой стол: ему еще не указали на дверь, но он уже толкует о правах сквоттеров, протестует и пишет в газеты (не следовало бы ему этого делать – союз терпеть не может всего в этом роде, как говорит мой друг Телятко). Джон Хейн сохраняет спокойствие, или, по крайней мере, ему так кажется. Я тоже. Тем не менее я советую профессионально неприкасаемому Деймону сложить оружие безотлагательно, пока он еще жив: ребята снизу колотят его со все большим воодушевлением; Деймону это вовсе не нужно. Грузный, модно одетый, неулыбчивый мужчина лет под тридцать въехал в комнату Уорка. Он – союзный человек и держится соответственно.
После работы у меня еще остается время, скажем так, чтобы выпить три большие порции виски, прежде чем отправляться на вечерние занятия в реликтовые пещеры за Фэррингдон-стрит. Я сижу в грязном классе, слушая, как какой-нибудь старый паразит рассказывает о позитивном мышлении и о том, как избегать определенных вопросов. Немного времени уделяется стенографии. Все мы там очень одинокие и настроены дружески, и некоторые даже вместе ходят после занятий в паб, включая двух невзрачных девиц, к которым я собираюсь подъехать, как только почувствую себя более или менее уверенно.
Я рад, что возвращаюсь домой поздно. Я рад, что Грегори слоняется по своей комнате и никогда больше не спускается вниз и никуда не выходит. Я рад, что Урсула лежит свернувшись лицом к стене, прикидываясь то ли больной, то ли мертвой, когда я прошмыгиваю мимо помыться и пописать (а иногда и блевануть на скорую руку, если есть настроение). Я думаю: наконец-то мы все более или менее в одинаковых условиях. Мы квиты. Мы равны.
Ну а теперь угадайте, кого я на днях встретил? Я случайно зашел перекусить в паб – обычно я обедаю во вполне сносном греческом ресторанчике за углом – и вдруг заметил у стойки знакомую фигуру в знакомой позе. Длинные ноги и тонкая талия, неустанно делящие бремя грудной клетки, отягощенной непропорционально большим бюстом. Знакомые кудряшки. Джен.
О боже (подумал я), куда спрятаться? Но она тут же обернулась, заметила меня, изумленно раскрыла рот, улыбнулась, замахала и знаками дала понять, что немедленно присоединится ко мне. Я произвел быструю мысленную проверку: волосы на макушке более или менее в порядке, рубашка не самая грязная, с утра успел побриться, не пердел по крайней мере последние десять секунд. Я сделал большой глоток и закурил.
– Так, так, так.
– Ага.
– Ну и…
– Да ничего.
– Как поживаешь? – спросила Джен.
– Сама знаешь. А ты?
– Почему больше не звонишь?
Потому что ты меня кастрировала, сука, вот и все. Вот тебе и почему.
– А когда мне было тебе звонить?
– Ну, после той безумной ночи в вашей квартире. Сестра в порядке?
– Да, в порядке. – Мне просто не верилось, что все это происходит на самом деле. – Да, безумная была ночка.
– И ты мне еще говоришь. Этот твой сосед – господи боже.
Безвкусно и нереалистично, подумал я, но довольно мягко ответил:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Но у него же проблемы.
– Неужели?
– Можешь мне поверить. – Она с довольным видом отхлебнула виски с апельсиновым соком. Ее поразительная радужка с фиалковой каемкой не выразила ничего, даже иронии.
– Какие же у него проблемы?
Она рассмеялась и, словно сама себя укоряя, прикрыла рот ладошкой.
– Не успел ты выйти, как он стал так смешно со мной разговаривать. Он ведь педик, верно? – Она снова рассмеялась.
– Как так «смешно»?
Джен передразнила Грегори с привычной достоверностью:
– Ну, знаешь, вроде: «А теперь, если наш прелестный ангелочек, наша проказница покажет нам свои маленькие тайны, тогда, быть может…» Ну ты знаешь. Не могу все припомнить. Но такая смехота. Я хохотала до слез.
– А что потом?
– Потом… – И тут впервые нечто вроде сочувствия промелькнуло у нее на лице. Она быстро опустила глаза, но только на мгновение. – О боже. Потом он попросил меня сделать для него стриптиз. Все таким же смешным голосом: «Покажи мне твои сокровища, моя сладкая», ну и всякое такое. И я – что мне еще оставалось – я для него как бы потанцевала.
– Что, стриптиз?
– Ну вроде.
– Что значит «ну вроде»? Ты раздевалась или ты не раздевалась?
– Ну, я вроде как бы сняла тенниску. И джинсы.
– Тогда о каких его проблемах ты толкуешь? По мне, так у него вообще никаких проблем нет.
– Нет, но потом он не… у него не…
– У меня иногда тоже не.
– Нет, но он так далеко и не заходил. Это было ужасно. Правда. Это было ужасно.
– В каком смысле?
Рассказ получался интересный и не без оснований утешительный. Но мне все это казалось странно далеким, и я даже чувствовал себя покровительственно. Семейное дело.
– Он заплакал, – сказала Джен. – Очень громко. Это было ужасно. Видеть, как он плачет. Видеть, как он так плачет.
– Из-за чего – из-за того, что у него не?…
– Думаю, из-за этого тоже. А еще из-за того, что он педик и неудачник. Из-за того что сестренка его свихнулась. Он сказал, что если она совсем свихнется, то и он тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80