– Что же это за вещь?Ахкеймион изо всех сил старался выдержать взгляд ученика, но в его глазах было нечто… нечто не поддающееся описанию.– Я не сказал им о тебе, Келлхус. Я не сказал моим братьям, что Пророчество Кельмомаса исполнилось. И пока я молчу, я предаю их, Сесватху, себя, – он нервно рассмеялся – и, может быть, весь мир…– Но почему? – спросил Келлхус. – Почему ты им не сказал?Ахкеймион глубоко вздохнул.– Если я это сделаю, они придут за тобой, Келлхус.– Ну, может, так будет правильнее…– Ты не знаешь моих братьев, Келлхус.Найюр урс Скиоата лежал нагим в предрассветной полутьме, в шатре, который делил с Келлхусом, вглядывался в лицо спящей Серве и кончиком ножа убирал пряди, упавшие ей на лицо. Наконец он отложил нож и провел мозолистыми пальцами по щеке женщины. Та заворочалась, вздохнула и поплотнее закуталась в одеяло. Она так красива. Так похожа на его покинутую жену.Найюр смотрел на Серве; он был неподвижен, равно как и девушка, хотя она спала, а он бодрствовал. Все это время снаружи доносились голоса: Келлхус и колдун несли какую-то чушь.Все происходящее казалось ему чудом. Он не только пересек империю, он еще и плюнул под ноги императору, унизил Икурея Конфаса в присутствии высшего дворянства и получил все права и привилегии айнритийского принца. Теперь он ехал во главе самого огромного войска, какое ему только доводилось видеть. Войска, способного сокрушать города, уничтожать целые народы, убивать бессчетное множество людей. Войска, достойного песен памятливцев. Священного воинства.И воинство это шло на Шайме, цитадель кишаурим. Кишаурим!Анасуримбор Моэнгхус был кишаурим.Вопреки непомерным амбициям дунианина, его план, похоже, работал. В мечтах Найюр всегда шел за Моэнгхусом один. Иногда он убивал его молча, иногда – с какими-то словами. Всегда смерти ненавистного врага сопутствовало много крови. Но теперь все эти мечты казались ребяческими фантазиями. Келлхус был прав. Моэнгхус явно был не тем человеком, которого можно просто зарезать в переулке; он наверняка сделался крупной величиной. Властителем. Да разве могло быть иначе? Он ведь дунианин.Как и его сын, Келлхус.Кто скажет, насколько велико могущество Моэнгхуса? Конечно же, ему подвластны кишаурим и кианцы. Но есть ли его пешки в Священном воинстве?Служит ли ему Келлхус?Послать к ним сына. Есть ли для дунианина лучший способ уничтожить врагов?Во время советов у Пройаса кастовые дворяне-айнрити уже начали мгновенно замолкать, едва лишь раздавался голос Келлхуса. Они уже наблюдали за ним, когда думали, что он погружен в свои мысли, и шептались, когда думали, что он не слышит. При всем их самомнении, эти вельможи уже считались с ним, словно он обладал чем-то очень нужным. Каким-то образом Келлхус убедил их, что стоит выше обыденности и даже выше необычного. Дело было не только в том, что он заявил, будто, находясь в Атритау, увидел Священную войну во сне, и не только в его гнусной манере говорить так, словно он отец, играющий на слабостях и тщеславии своих детей. Дело было в том, что он говорил. В правде.– Но Бог благоволит к праведным! – однажды воскликнул во время совета Ингиабан, палатин Кетантейский.По настоянию Найюра они обсуждали, какую стратегию может применить Скаур, сапатишах Шайгека, для победы над ними.– Сам Сейен…– А вы, – перебил его Келлхус, – вы праведны?В Королевском шатре воцарилось странное, бесцельное ожидание.– Да, мы праведны, – отозвался палатин Кетантейский. – Если нет, то что, во имя Юру, мы здесь делаем?– Действительно, – сказал Келлхус. – Что мы здесь делаем? Найюр заметил краем глаза, как лорд Гайдекки повернулся к Ксинему; взгляд у него был обеспокоенный.Насторожившись, Ингиабан решил тянуть время и пригубил анпои.– Поднимаем оружие против язычников. Что же еще?– Так мы поднимаем оружие против язычников потому, что праведны?– И потому, что они нечестивы.Келлхус улыбнулся, сочувственно, но строго.– «Праведен тот, в ком не находят изъяна на путях Божьих…» Разве не так писал Сейен?– Да, конечно.– А кто определяет, есть ли в человеке изъян? Другие люди? Палатин Кетантейский побледнел.– Нет, – сказал он. – Только Бог и его пророки.– Так значит, мы не праведны?– Да… То есть я хотел сказать – нет…Сбитый с толку Ингиабан посмотрел на Келлхуса; на лице его читалась ужасающая откровенность.– Я хотел… Я уже не знаю, что я хотел сказать!Уступки. Всегда добивайтесь уступок. Накапливайте их.– Тогда вы понимаете, – сказал Келлхус.Теперь его голос сделался низким и сверхъестественно гулким и шел словно со всех сторон одновременно.– Человек никогда не может назвать себя праведным, господин палатин, он может лишь надеяться на это. И именно надежда придает смысл тому, что мы делаем. Когда мы поднимаем оружие против язычников, мы не жрецы перед алтарем, мы – жертвы. Это означает, что нам нечего предложить Богу, и потому мы предлагаем самих себя. Не обманывайтесь. Мы рискуем душами. Мы прыгаем во тьму. Это паломничество – наше жертвоприношение. И лишь впоследствии мы узнаем, выдержали мы это испытание или нет.Присутствующие загомонили, выражая явное согласие с Келлхусом.– Хорошо сказано, Келлхус! – провозгласил Пройас. – Хорошо сказано.Все умеют смотреть вперед, но Келлхус каким-то образом умудряется видеть дальше прочих. Он словно занимает высоты каждой души. И хотя никто из айнритийских дворян не посмеет заговорить о Келлхусе в таком ключе, они – все они – чувствуют это. Найюр уже видел в них первые признаки благоговейного трепета.Трепета, делающего людей маленькими и незначительными.Найюр слишком хорошо знал все эти потаенные чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33