Даже к Бурмазу, который восседал теперь один в комнате редактора, он относился доверительно и дружески. Но если сотрудники, обиженные этим неожиданным назначением, считали такое поведение простой демагогией, то Бурмаз считал его прямо-таки оскорбительным для своего нового положения. Он всячески старался дать понять Байкичу, что в стенах «Штампы» он более важная личность. Вне службы — другое дело. Но здесь... Он заставлял его постоять несколько минут перед столом с рукописями в руках, делая вид, что пишет что-то и не замечает его. Или когда в комнате были посторонние, официальным тоном предлагал Байкичу зайти позднее. А работы все прибавлялось, и Байкичу некогда было подумать о перемене в поведении Бурмаза.
Однажды Байкич не выдержал:
— Больше не могу. Мне нужен еще один серьезный редактор. Половина людей не знают того, о чем пишут, а добрая четверть и вовсе неграмотны.
— Хороший журналист должен уметь использовать все, даже недостатки своих сотрудников,— сухо ответил Бурмаз, закрыв глаза.
— Да,— вспыхнул Байкич,— если бы у меня было четыре руки.
— Я говорил то же самое, когда был на вашем месте.
Байкич встретил его взгляд и густо покраснел. Слегка поклонился и, не сказав ни слова, вышел из комнаты редактора. Ах... «Когда был на вашем месте»! У Байкича внутри все кипело. Господин редактор!
В тот вечер, в короткую передышку, когда ротационная машина в нижнем этаже с гудением выбрасывала по двадцать тысяч экземпляров «Штампы» в час, Андрей курил, откинувшись на стуле, а Байкич задумчиво рисовал что-то на промокательной бумаге. Бурмаза, который сохранял еще привычку приходить к своим старым друзьям по окончании работы, на этот раз не было.
— Я заметил,— сказал Байкич,— что товарищи меня не любят. Постоянно отпускают злобные словечки, умолкают при моем появлении. Вчера Петрович сказал, что мне легко быть секретарем. А на самом деле я, хоть и приятель дочки Майсторовича, знал о переменах в «Штампе» столько же, сколько и вы.
— Этому я могу поверить, но не они. А что они завидуют и злятся, так они правы,— ответил Андрей, вынимая сигарету изо рта.— Петрович, например, самый старый сотрудник после меня. И в то время как всем снизили плату, тебе повысили с восьмисот до двух тысяч. Такие вещи нелегко прощаются.
— Но раньше секретарю платили три тысячи, а теперь только две. Значит, и мне снизили, и мое жалованье не превышает жалованья ни одного из старых сотрудников. Почему же они в таком случае сердятся?
— Потому, что некоторые из них хотели сесть на твое место.
— Но я-то к этому не стремился!
— Ну, тут и я не поверю,— засмеялся Андрей.— Но теперь, раз принял место, это уже не имеет значения.
Байкич мгновенно вспомнил тот день, когда Бурмаз объявил о его назначении на место секретаря, вспомнил о своих колебаниях, о радости Ясны, о том, с каким трудом он принял решение.
— Правильно, Андрей,— заговорил он, взвешивая слова,— вы совершенно правы. Мы здесь боремся за кусок хлеба. И не можем, если бы даже хотели, любить друг друга. К черту! Я стал секретарем и хочу оправдать оказанное мне доверие. Хочу доказать, что получил это место благодаря своим способностям, а не из-за... Видите ли, я все думаю о страшной потере времени при правке рукописей. Сколько труда, и все-таки... Эти
безграмотные... Они неплохие журналисты, пока им не приходится писать. Все остальные — незадачливые поэты и белоручки, боящиеся замарать себя, трусы, которые страшатся поехать ночью в предместья города, не решаются выкрасть копию документа и не способны даже пригласить машинистку в кино. Из первых я хочу образовать группу разведчиков — они должны находиться в курсе происшествий, быть вездесущими, заходить в кафаны, подсовывать телефонисткам бесплатные билеты в театр, действовать во всех направлениях и о событиях сообщать по телефону прямо с места. А остальных надо запереть тут, у телефона. От каждого по способностям: один должен бегать, другой — грызть перо. Заметили ли вы, что, когда эти безграмотные рассказывают, у них все выходит ярко, картинно, точно и просто, но стоит им взяться за перо, как все летит к черту? Зачем же им давать перо в руки? Пусть сообщают по телефону. Таким образом правка рукописей отпадет, а информация значительно улучшится.
Андрей молчал.
— Почему вы молчите? Вам этот план не нравится? О чем вы думаете?
— Думаю,— раздельно ответил Андрей,— что те, у кого есть деньги, великолепно умеют выбирать себе помощников.
— Это в мой огород?
— И в мой. Это касается нас и тех, кто нам платит.
— Не понимаю.
— Все равно, Байкич. Я люблю тебя. Ты неопытен, но все делаешь со страстью и преданностью. Ты самый идеальный тип для эксплуатации. Как, впрочем, и я. А Бурмаз, хоть он и некультурен, испорчен, а как поэт просто тупица,— лучший психолог, чем все мы вместе взятые. Потому он и самый опасный. Они умеют оценить человека и подыскать такого, какой им нужен. Они не эксплуатируют непосредственно. Они выбирают молодых людей с амбицией, вроде тебя, и, облекая их своим «доверием», превращают в те щипцы, которые таскают для них каштаны из огня. Если ты выдержишь и, сохранив свою наивность, будешь смотреть на свое призвание отвлеченно, идеалистически, ты сделаешься великолепным журналистом, но никогда не станешь на ноги. Вроде меня. Но я этого тебе не желаю. Я не являюсь лучшим образцом. Пропащего человека не надо брать в пример.
Пока Байкич, смущенный, искал ответа, в редакторский зал влетел Бурмаз. Он возвращался от директора, красный, возбужденный, сильно надушенный. Еще с порога он начал с дружеских изъявлений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165