она все ему простила, и как только врачи снимут повязку, придет к нему и, если он обещает «уважать святость любви», останется, сколько он захочет, и не будет уже выпрыгивать из подъемника. Тут старик совсем обезумел. Словно лунатик, бродил он по своим просторным и мрачным комнатам, поминутно останавливал Трифуна и в сотый раз расспрашивал его о своей Крошке, о том, как она выглядит, не останется ли шрама на руке, а главное — не заметно ли синяков. «Скажи, Трифун, заметно ли, что она сильно ушиблась, знаешь, как бывает с грушами, которые темнеют, когда по
биты?» Он был как в лихорадке, все расспрашивал об ушибах и синяках, а сам думал о белом, нежном теле девушки. По ночам вставал, будил Трифуна, и тот бежал тогда наверх к доктору Распоповичу за каким-нибудь лекарством, потому что «они, как сумасшедшие, бредят, не спят и поминутно зовут меня, чтобы я им рассказывал об их девочке».
Майсторович уже не решался ездить к старику. К чему было без надобности навлекать на себя его гнев? Он растормошил всю родню, и к старику стали наведываться всякие тетки, дети, единоутробные сестры. Появились и дальние родственники, о существовании которых старик только отдаленно слышал, — и все словно одержимые приносили апельсины и сухое печенье, завернутое в носовые платки, и осведомлялись о здоровье старика. Сначала он потешался над тем, что среди родни прошел слух о его смертельной болезни — и как раз теперь, когда он намеревался развлекаться с Крошкой по крайней мере несколько месяцев, а быть может, и жениться на ней, — со вздохами принимал от посетителей апельсины и раскладывал их на ночном столике. Но потом это стало его тревожить. Мысль о болезни и смерти все чаще овладевала им, и в конце концов он начал всячески отбиваться от посещений. Он грубо прогонял всех этих старух и детей, которые принимались плакать, а на их расспросы, как он себя чувствует и лучше ли ему, отвечал резко и ехидно,— но при этом, как он ни сопротивлялся, им все сильнее и сильнее овладевали тревога и уныние.
Но раньше всех родственников пришел сын Майсторовича — Миле. Хотя отец и советовал ему держаться как можно серьезнее и нежнее — после случая с лампой Майсторович понял, что бесполезно раздражать старика, а лучше изводить его исподволь,— Миле не придумал ничего умнее, как надеть одну из многочисленных отцовских визиток и котелок. В таком виде он походил на уменьшенное издание отца, правда, стройнее и красивее, но со всеми отличительными признаками породы Майсторовичей: короткие руки и ноги, красная шея и словно на морозе обветренные щеки. Он был порывист в движениях, и из-за этого не сразу бросалось в глаза его сходство с отцом, которое должно было впоследствии выявиться во всем своем уродстве. Материнские глаза, большие и разного цвета, курчавые волосы, неизменно хорошее расположение духа, рот с сочными, красными, пухлыми губами — все это придавало ему даже известную привлекательность; это был, можно сказать, красивый молодой человек. Но черная визитка и котелок убивали впечатление молодости и подчеркивали все, что было уродливого, а Миле еще более увеличил сходство с отцом тем, что вбежал по лестнице и ворвался в квартиру деда весь красный, запыхавшийся, точь-в-точь как Майсторович-отец. И он сам был так доволен комедией, которую разыгрывал, что разразился смехом, едва представ перед Трифуном.
— А ты думал, это папа? Нет, как видно, он не смеет сюда заглядывать, хотя я и не знаю, по какой такой причине.— И, словно его вдруг осенило, спросил: — А что наш старик, не протянул еще ноги? — Он хлопнул Трифуна по животу и расхохотался, когда сильный удар заставил усатого Трифуна отвесить ему низкий поклон. Так, продолжая смеяться, сдвинув котелок на самый затылок, он влетел в комнату деда.
— Эх, дедушка, да вы чудесно выглядите, вы еще всех нас проводите отдавать богу отчет и получите наследство — то немногое, что нам осталось после папиного банкротства! И знаете что, хоть называется это банкротством, на самом деле прилично жить мы стали только с тех пор, как он официально обанкротился. Я вас уверяю, дедушка, что на этом банкротстве он заработал по меньшей мере сорок пять на сто чистыми. По-моему, такое соглашение с кредиторами — прекрасная вещь/Собираешь все, что можешь собрать, собственность свою переводишь на имя жены или дочери, а потом отдаешь ключи в Коммерческий суд: в силу финансовой конъюнктуры, или как это там говорится, я не в состоянии выдержать своих обязательств. Попробуй что-нибудь с ним сделать — не может человек выдержать своих обязательств, и все тут. Замечательная идея! Это доктор Драгич подсказал ее папе, а доктор — светский лев, он так и живет: продает то, чего не покупал, закладывает невыкупленное, он, как Тейлор, изобрел систему и живет по ней. Что касается папы.., хоть это и мой отец, дедушка, но он отчаянный мошенник. Ему нелегко, он принужден так поступать. Вы знаете дело с туннелями? Нет? Он от вас все скрывает, как будто вы не родня, но историю с туннелями он мог бы вам рассказать. Он вложил полтора миллиона — финансировал общество, которое строит туннели. Они вы
дали ему вексель на три месяца из расчета двадцати пяти процентов. Папа возликовал и начал уже высчитывать, сколько он хапнет, как вдруг переменился состав комиссии, и она отказалась принять туннели под тем предлогом, что они якобы не в порядке — вода просачивается, стены рушатся, — и теперь, если папочка через год получит хоть десятую часть, и то слава богу. Согласитесь, дедушка, что ему не легко. То, что на книжках в разных банках, что мама бережет для него в белье, среди панталон, — это пустяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165