История преклоняется перед достижениями и отмечает их с благоговением, а то, что не является успехом и достижением, она не отмечает, да и нет для этого места, настолько жизнь наша полна ослепительных успехов и побед. Но когда впоследствии мне приходилось наблюдать некоторые из этих успехов, я задавала себе вопрос, удалось ли бы достигнуть их, не будь ежедневных мелких битв и поражений без славы и блеска, не будь полчищ незаметных героев, раздавленных тяжестью нашей беспощадной и прекрасной, беспорядочной и грязной действительности, погибших в бесславной борьбе, связанной с событиями мелкими и ничтожными, событиями самой обычной повседневности? Великие заблуждения зиждутся на малых, великие тираны опираются на мелких, великие герои — на незаметных, и великие события обусловливаются незначительными. На самом же деле, сын мой, все важно и все одинаково значительно: каждый самый незаметный геройский поступок, каждая незаметная жертва могут иметь такое же значение, как французская революция или страдания Христа, равно как ликвидация самого мелкого заблуждения может иметь такое же значение, как разрушение Бастилии. Вопрос только в размерах, а в том и другом случае человек страдает и терпит совершенно одинаково. Видишь, какое серьезное предисловие к рассказу о нашей незаметной жизни, о наших маленьких битвах в мелкой и грязной среде маленьких сельских и городских тиранов!
Новый учебный год мы начали в Л. В городке было две семьи богатеев-кулаков: Баба-Смиличей и Яковлевичей. Все остальные были ими куплены и являлись их поденщиками. Трудно было молодому учителю, директору школы, сохранить независимость, которая определялась обычно либо его задолженностью, либо любовными шашнями этих господ с его женой. Утопая в деньгах, эти два человека потеряли всякий стыд. Когда мы приехали, они постарались привлечь нас каждый на свою сторону. Один приглашает, приглашает и второй. Йован был в хороших отношениях с обоими. Один предлагает свой экипаж, предлагает и второй. Йован стал нанимать подводу на стороне. Яковлевич как председатель общины и школьного совета повадился наведываться в школу ежедневно. Хвастливо и грубо он излагал свой план. Однажды во время перемены посланный им официант принес для всех нас пиво. В другой раз Яковлевич и сам явился в канцелярию выпить пива, но Йован официанта прогнал, а Яковлевичу сказал: «Если вы желаете угощать, можете делать это в кафане или у себя дома. Кому охота выпить, придет и туда. Но устраивать базар в школе я не разрешаю». Яковлевич вспылил и ответил, что как председатель школьного совета он сумеет отплатить той же монетой. И действительно, Яковлевич не брезгал никакими средствами, чтобы отравить нам жизнь в Л.: в самый разгар зимних холодов не хватало дров, но ночам в школе сами собой разбивались стекла, почта задерживалась, цыплята и кошки дохли по неизвестным причинам, прислуга отказывалась служить, для нас и нашего ребенка ни у одной коровы в городке не оказывалось молока. Мясо, сахар и кофе приходилось покупать в Лознице или в Шабаце, так как единственный магазин принадлежал Яковлевичу, а там мы никогда ничего не могли достать. Школа стояла в большом фруктовом саду, который одним концом примыкал к церковному двору. Забора не существовало, а в кустарнике была проложена дорожка, так что мы могли через фруктовый сад и церковный двор пройти прямо на площадь, которая тогда одна только и была вымощена. Там находилась единственная хорошая кафана, куда мы иногда отправлялись выпить пива. Яковлевич приказал обнести сад забором — «из-за детей»; с тех пор, чтобы попасть на площадь, мы были принуждены проходить по двум немощным улицам, совершенно непролазным в дождь и снег. В то время как отношения с Яковлевичем становились день ото дня хуже, к большому удовольствию его приверженцев в городе, Баба-Смиличи снова начали нас приглашать и оказывать мелкие услуги. Мы невольно втягивались в их партию. Но это продолжалось недолго. Как-то после ужина Йован захотел сыграть партию в сеанс, в который он ни разу не играл после женитьбы. Я следила за игрой и вдруг заметила, что один из Баба- Смиличей больше смотрит на меня, чем в карты. Мне стало неприятно, и я сказала Йовану, что хочу домой. Он сидел напротив меня. В ту же минуту кто-то сильно прижал мне ногу, так что я чуть не вскрикнула. В растерянности я отошла от стола, подумав, что это Йован хотел дать мне понять, чтобы я еще осталась. Я была этим недовольна и, как только мы вернулись домой, стала его упрекать. Сначала он ничего не сказал, только побледнел и долго в задумчивости ходил по комнате, засунув руки в карманы. За одним несчастьем последовало другое. В эту ночь заболела наша маленькая Цана. Когда утром к дому подъехал Баба-Смилич, расфранченный,
гладко выбритый, и весьма развязно пригласил к себе на виноградник, Йован молча указал ему на дверь. А потом и случилась та страшная вещь, которая и теперь, двадцать два года спустя, вызывает во мне возмущение и ужас. Только люди могут быть столь бессердечны, столь бесчеловечны. Кроме Яковлевича и Баба-Смилича, только у священника был экипаж. Цане становилось все хуже, и мы, боясь, что это дифтерит, решили отвезти ее к врачу в уездный город. Попросили у священника подводу, и он обещал прислать не позднее чем через полчаса. Но время проходило, а подводы не было. Потеряв терпение, Йован побежал к священнику, но слуга сказал, что хозяина нет дома, а тележку закладывать не велено, потому что колесо лопнуло. Готовая в дорогу, с ребенком на руках, я в лихорадочном нетерпении ожидала Йована, потому что маленькая дышала все тяжелее и с хрипом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165