По своему обыкновению, отец слышать не хотел никаких доводов, а о том, чтобы он повидался с Йованом, нельзя было и заикнуться.
Однажды сидели мы под столетним ореховым деревом — я, мать, Йован и отец Мика (благодушный, приветливый деревенский священник, который чувствовал себя в рясе неловко и потому предпочитал ходить без нее, к великому соблазну верующих; объяснял он это тем, что его конь Мишка боится рясы, «а Мишка — единственный мой друг, так почему же не доставить ему удовольствие?»). Мы говорили о том о сем, но я видела, что Йован взволнован; вдруг он встал, подошел к матери и без всяких обиняков спросил: «Скажите, сударыня, вы меня хорошо узнали?» Мать, не задумываясь, ответила: «Хорошо». «Если так,— продолжал Йован,— то вы не можете быть согласны с поведением вашего мужа». «Ах, не согласна!» — воскликнула мать. Йован возликовал и стал держать речь, а когда он увлекался, то уже не мог остановиться; его доводы сыпались с такой легкостью, что даже самому ярому противнику начинало казаться, будто он вполне согласен с его мнением. День стоял тогда теплый, пахло орешником, утрамбованная и политая земля в школьном дворе быстро высыхала, распространяя запах влажной пыли, одинокие кузнечики наполняли прозрачный неподвижный воздух своей прерывистой песней, а Йован все говорил, и на каждый его вопрос мать, как зачарованная, отвечала утвердительно. В его присутствии мы совсем забыли об отце. Мое счастье было здесь, подле него. Он взял меня за руку, повел в дом, и тут же, на глазах изумленной матери, священник нас обручил «по всем правилам святой православной церкви». В Шабаце все были поражены. И только теперь, когда я стала его невестой, многие «заметили», что я и молода, и красива, и умна. Йован на все свое жалованье стал, как он выразился, назло угощать всех своих врагов. «А друзей?» — «А друзья знают, что я заслужил такую девушку, как ты, и радуются вместе со мной. На что им угощение?» Благословение от отца он получил лично. Сразу после обручения поехал в Белград и встретился с отцом. Что это
была за встреча, ни мать, ни я так никогда и не узнали. На все мои расспросы он только усмехался: «Мы поговорили как мужчина с мужчиной». И скоро отец его полюбил больше, чем Жарко и Мичу, потому что они, в противоположность отцу, были мечтательны, мягкосердечны, а беспокойный и энергичный Йован вполне отвечал его представлениям о мужчине.
С первых же дней он бросил холостяцкий образ жизни, карты и заседания в кафанах... Снова стал много читать, снова, как в свое время в Белграде, начал думать о будущем, о работе, которую совершенно правильно считал самой главной, — работе среди народа. Наша задача, говорил он, воспитательного характера. Надо было, следовательно, начинать с начальной школы. Но нельзя создавать новых школ без новых учителей, а таких, в свою очередь, могло выпускать только преобразованное педагогическое училище. Для этого надо было обновить университетскую программу, а также программу средней школы. Все это было тесно связано и представляло единый живой комплекс вопросов, которые нельзя было решать в отдельности. Но Йован понял также, что эта связь распространяется и на общество, что общество создает только такие учреждения, которые отвечают его структуре, и желать одной лишь школьной реформы как таковой, не видя необходимости в общественном переустройстве,— означало бы принимать следствие за причину. Отсюда до окончательного вывода был только один шаг — и Йован сделал его в своем сознании.
И все же, когда был объявлен конкурс на лучшее предложение по реформе народной школы, он послал свой доклад. Если знаешь, что не все намеченное тобой может быть выполнено, то это не значит, что имеешь право ничего не делать. А потому Йован поддержал и эту реформу. Но к порывам молодых тогда относились так же, как сегодня, даже хуже. Старые учителя хотели учить и своих младших коллег. Чтобы написать обстоятельный доклад о реформе начальной школы, вскрыть недостатки и выявить потребности современной школы, чтобы требовать поднятия авторитета учителя и изменения его положения, которое приравнивалось к роли полицейского, для этого необходимы были не только долголетний опыт и профессиональная подготовка, но и знание современного состояния школьного вопроса в Европе и, видит бог, еще и смелость. Вначале я побаивалась, но чем дальше он писал свой доклад, тем причины и доводы, приводи
мые им, казались мне все более убедительными и основательными. И когда Йован закончил, я была совершенно уверена в пользе этой работы. Для нас, бедных, был большой праздник, когда мы послали в Союз учителей плотно запечатанный конверт под псевдонимом. А еще больший праздник настал, когда мы получили телеграмму: «Поздравляем Соколича приезжайте на обсуждение». Говорят, что старики впали в большое уныние. Неужели победит этот молокосос — в двадцать три года, с трехлетним учительским стажем, состоящий в браке всего десять месяцев!
Боже мой, чего только он не выделывал тогда! «Не правда ли,— говорил он,— ты теперь не раскаиваешься, что вышла за меня? Мы еще и не того добьемся, будущее за нами!»
Он прочел свой доклад в августе, на общем собрании учителей,— я не могла поехать, потому что ожидала ребенка, который родился, как только твой папа вернулся. Доклад был принят единогласно, решено было напечатать его целиком в следующем номере «Учителя» и сделать из него резюме к проекту закона.
Но вот чего я не сказала: после собрания все школьные инспекторы страны подали на твоего отца в суд за оскорбление и клевету, так как на собрании он сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165