На улице сияет солнце. Сава, поблескивая, протекает под старым взорванным мостом, рядом с которым заканчивают новый. Перед ним на месте разрушенных и сгоревших железнодорожных складов поднимаются новые здания. Весна наступила. Все ею дышит.
— Кто засмеялся? Аптахт! Равняйся! Будете так стоять целый час. Не прислоняться к парте! В затылок!
Где-то под потолком жужжит муха. Всюду на стенах его императорское и королевское апостолическое величество улыбается в своих бакенбардах. Глаза господина подполковника Клаича бегают по рядам. За его спиной — монархия.
— Мутер, садись. Дедич, садись. Штейн, садись.
Он продолжает выбирать. Монархия умеет управлять. Льготы, преимущества одним — на зависть другим. Появляется желание перейти рубеж и стать в ряды тех, кто имеет льготы. Против системы льгот не устоять. Учитель Клаич испытал это на самом себе. Мутер, Дедич и Штейн садятся. Они ерзают, смеются, они довольны. К ним вскоре присоединяются еще два-три малыша. Это все хорошие ученики, послушные дети, мягкие, податливые, не то что вон тот, растрепанный Павлович Миодраг, который во все горло поет запрещенные песни, или Байкич Ненад, чье учтивое упрямство может довести до белого каления. Их надо скомпрометировать.
— Байкич, садись...
Байкич садится медленно, но не улыбается; поблажка даже не вызывает вздоха облегчения. Он и сидя остается неподвижным и собранным, как и остальной класс. Он не Мутер, не Дедич, не Штейн.
— Довольно! Садись! Вольно!
В классе тихо. Начинается урок. На улице весна. По зданию, по темным коридорам, носится крепкий запах нашатыря из уборных и сквозь двери проникает в классы. Полуказарма, полутюрьма. У входа часовые.
И. К. Реальная гимназия.
В тенистом, запущенном дворе школы, огороженном высокими серыми стенами, цветут каштаны. Густые раскидистые ветки сгибаются под розовыми и белыми цветами. Дорожки сплошь покрыты опавшими лепестками. Во всей природе чувствуется огромный порыв к обновлению. Там, где когда-то были клумбы, даже сквозь притоптанную землю пробиваются, хоть и слабые, загрязненные, остроконечные листья ириса, гиацинтов и нарциссов. В самой глубине сада среди кустов сирени стоит одинокая беседка из дубовых жердей; крыша провалилась, жерди гниют, превращаясь в изъеденную червями труху. Сломанные садовые скамейки, на которых целые поколения воспитанников Военной академии вырезали свои имена и сердца, пронзенные стрелами, еще стоят кое-где в тени молодых, ярко-зеленых деревьев.
Большая перемена. Открываются двери «хлева». Оглушительный топот деревянных сандалий по каменной лестнице. В длинных коридорах не успевает оседать пыль. В уборных толкотня. И всюду веселые лица.
Два урока — уф! — с плеч долой. Руки свободны. Беготня. Под деревьями счастливчики едят скудные завтраки, на открытой площадке играют в чехарду. В воздух летят фуражки. Вдоль стен, заросших плющом, зубрилы, каждый про себя, твердят немецкие и мадьярские слова, а позади беседки курят украдкой старшие. В воздухе гудят пчелы, птицы щебечут на верхушках деревьев, по синему небу плывут белые облачка. Этот весенний день ничем не отличается от таких же весенних дней в ту пору, когда тут была Сербия.
Съев свой кусок хлеба и стряхнув крошки, Ненад бросил куртку на скамью, надвинул фуражку на лоб и подошел к группе игравших в чехарду. То, что произошло два часа назад на уроке, было уже позади, давно утекло... Песни, унижения, отвратительный портрет старого императора в канцеляриях, учитель подполковник Клаич — все миновало. И — на втором уроке — тоже давно позади! Теперь ему хотелось бегать. Дышать. Играть в отмерял. Он чувствовал себя легким, крепким, ловким. Игра была в полном разгаре, и плохие прыгуны просили дать им льготные расстояния, надеясь, что с новой черты им непременно удастся перепрыгнуть через товарища.
- Гоп!
Отмеряла перепрыгнул, и водящий отошел еще дальше. В ожидании своей очереди Ненад поплевал на руки. На черте толкались игроки.
- Теперь тебе водить.
- Гоп!
— Зашел, зашел!
— Нет.
— Следующий!
— Давай, давай...
Двое сидят на корточках возле самой черты и следят, чтобы никто не переступил за нее. Ненад берет разгон. Он смотрит на длинную дорожку, по обе стороны которой высовываются головы товарищей. В конце дорожки, согнувшись и опершись руками в колени, стоит водящий, через которого надо перепрыгнуть. Ненад приподнимается на цыпочки, по всему его телу пробегает волна удовольствия и сосредоточивается где-то внутри. Он еще стоит на месте, взгляд его прикован к черте, зрачки сужены, тело натянуто, как струна. Вот он отделяется от земли.
— Ух...
В глазах затуманилось. Он забыл обо всем. Вообразил себя оленем, борзой. Взвизгнул от счастья. Черта. Гоп! Напряженная мышца левой ноги подбросила его вверх. В ушах засвистел воздух. При движении вниз у него екнуло под ложечкой. Гоп! Правая нога пружинит. Гоп! Два. Он снова в воздухе. Пространство уменьшается. Гоп! Три. Водящий совсем близко, руки уже тянутся к нему, все тело Ненада собралось и напряглось для последнего прыжка. Вот он уже летит. Гоп! Пустота. Земля гудит. Крупный гравий обдирает Ненаду колени и руки, не коснувшиеся спины товарища. Как больно! В ушах шумит. Он с трудом поднимается. Перед ним стоит тот, через кого он должен был прыгать,— Мио- драг Павлович смотрит на него и не помогает встать. Усмехается. Волосы торчат дыбом. Колени Ненада в крови.
— Почему ты отошел? — спрашивает Ненад осипшим от волнения голосом.
— Не хочу, чтобы ты через меня прыгал. Прыгай через Мутера, предатель!
На щеках Ненада вспыхнул румянец, но сразу исчез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165