Девушка была глупая, грязная и оборванная.
«Что я тебе сделала?» — молила Францка, но он смеялся и рассказывал дальше:
— Одетая в рванье, с босыми — и какими большими!— грязными ногами, с шершавыми и красными руками. Я как-то сошел к ручью — там тихо и приятно, дорогая,— и только посмотрел на нее, как она уже обняла меня за шею.
«Прости, что я любила тебя!» — молила Францка.
— И однажды она пришла со мной сюда, семенила следом, как послушная собачонка,— если бы ты ее видела, о дорогая, ты бы смеялась до слез,— и я малевал ее, как мне взбрело в голову, и так она просиживала долгие часы и глядела на меня глупо-влюбленными глазами,— о, если бы ты ее видела, дорогая! Я же просто играл с ней и теперь оттолкнул ее прочь.
Францке стало больно, будто он ударил ее кулаком в лицо и в грудь, и она застонала; побелевшие, как мел, губы раскрылись.
Скоро они затихли, только перешептывались порой, улыбались тихонько и смотрели друг другу в глаза... И тут Францка вскрикнула, и вся кровь в ней заледенела: страшным было его лицо, отвратительным, злобным, мутные глаза глядели, как глаза убийцы, когда он склонился к даме, а потом поднялся, подошел к люстре, свисавшей с потолка, и поднял руку... Францка вскрикнула — прямо на нее он посмотрел через окно,— пошатнулась и хотела бежать. Но в темноте засветились зеленые глаза, костлявая рука протянулась и ударила ее по лицу.
— Не кричи, не кричи, дай мне покой... Как грохочут и кричат, по голове меня бьют!.. О! Дайте мне покой!
Францка сбежала по лестнице в свою каморку, зажгла свет, обулась, накинула платок, связала свою одежду в узел. Руки ее дрожали так, что все валилось из них, в лице не было ни кровинки, она тихонько стонала. Перекрестилась перед дверьми и побежала по дороге в гору. Ночь была холодная, облака неслись но небу, и временами лишь на мгновение вспыхивал лунный свет, будто сверкала молния.
Дорога была грязная, вся в лужах. Когда Францка шла через мост, ее испугал глухой шум внизу, и она второй раз перекрестилась перед распятием на мосту. Свернув с дороги, она торопливо шагала глинистыми, скользкими тропинками, бежавшими через луга; башмаки почти до щиколоток тонули в грязи, впереди внезапно выросло что-то большое, черное — брошенный сеновал, пустой и полуразвалившийся, стоял посреди луга. Дул холодный ветер, облака неслись стремительно, выплывали с востока, распадались, как истлевшее серое полотно, и сливались в середине неба в огромные движущиеся пласты.
Францка перескочила через канаву и пошла по шоссе. Здесь идти было легче, так как большак, вымытый дождем, посередине был твердым и гладким, только местами попадались камни. Становилось все темнее, облака сплошь затянули небо и постепенно утихомирились — поплыли медленно. Огромная серая туча передвигалась всей своей массой, и лишь местами сквозь узкие щели пробивался тусклый свет. Начали падать редкие капли, чуть слышно зашумели придорожные деревья, и вот тонкими, косыми струями полил дождь. Францка шла навстречу ливню, подставляя ему горящее лицо. Налетали порывы ветра, дождь припускал сильнее, воду бросало в лицо, точно ковшами. Она шагала быстро; когда дорога пошла под гору, пустилась бегом.
В тот момент, когда он обратил на нее омерзительный и злобный взгляд, в сердце ее словно что-то вонзилось железными когтями и уже не отпускало. Это не была печаль, ничего красивого, сладкого не было в этой боли — неизъяснимый страх это был, страх перед чем-то злым и уродливым, так что она не могла ни кричать, ни молить — только упала бы на колени, вытянула руки и ждала... Она чувствовала, что остается только одно — бежать, бежать домой, под надежный кров, где сидит в комнате мать, а на столе дымится горячий кофе и все так мирно и тепло... В сердце что-то впилось и впивалось все глубже, рвало ногтями по живому телу, и Францка дрожала от ужаса и боли и бежала, не чуя под собой ног. Дорога была длинная, вилась то под гору, то в гору, без конца. Из тьмы выступали лишь черные деревья, шумевшие и трепетавшие под дождем. Порой попадались то одиноко стоящие дома, то постоялые дворы, лампа глядела из окна заспанным глазом, ни звука не было слышно, только дождь стучал в стекла, хлестал из желоба, и в канавках, выдолбленных вдоль стен капелью, плескалась вода.
С большака Францка уже свернула и взбиралась по крутой, извилистой тропинке в гору, через лес. С обеих сторон сплошной темной чащей теснились деревья, тяжелые капли срывались с ветвей. Впереди кто-то заулюлюкал хриплым, грубым голосом. Францка судорожно вздрогнула. Идти было тяжело, она выбилась из сил; жар прошел, и ее сотрясал озноб; башмаки были полны воды, брызгавшей на каждом шагу до щиколоток.
Бормотание пьяного приближалось; видно, он возвращался из трактира и сбился с пути. Францка шла по краю тропинки, под деревьями, надеясь, что он ее не заметит; точно завороженная, она смотрела, как он приближается, шарахаясь то вправо, то влево, спотыкаясь и хрипло вопя. Он так бы и не увидел Францку в темноте, но, поравнявшись с нею, споткнулся и чуть не упал и оказался прямо перед нею, обдавая ее горячим, зловонным дыханием. Он вытянул руку, засмеялся и, подавшись вперед, чтобы обнять Францку, рухнул на колени. Францка побежала, объ-^\уш1 ужасом, пыталась закричать, но голоса не было. Сзади гремели по камням тяжелые, неверные шаги, гнусный голос, сквернословя и захлебываясь, звал ее, и Францке вдруг померещилось, что проклятия раздаются над самым ее ухом, она обернулась, налетела на камень, но сзади надвигалась черная фигура, мотаясь из стороны в сторону, и Францка побежала с новой силой. Еще раз закричал вдали пьяный, глухо ударился оземь и стих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56