Однако он понимал, что еще легко отделался, и подбадривал себя воображаемыми картинами иного исхода.
Место, куда Казак дошел через полчаса, являлось чем-то вроде полевого стана механизаторов: на краю поля стояли большая брезентовая палатка-шатер, четыре кормоуборочных комбайна производства блаженной памяти ГДР и большая бочка, как потом выяснилась, с соляркой. Рядом в землю были вкопаны стол славками, а в лесополосе виднелся аккуратно собранный из стружечных плит туалет-скворечник.
Казак заглянул в палатку: внутри стояли раскладушки с матрасами, к центральному стояку была приколочена вешалка, на которой висело несколько рабочих комбинезонов разной степени замызганности. И ни единой живой души – ни в палатке, ни вокруг, словно люди, собиравшиеся работать здесь, в последний момент передумали и уехали, бросив все. И случилось это, прикинул Казак, оценив обстановку, наверное, месяц назад.
«Мамай, что ли, прошел? Аккуратный такой Мамай, только людей повывел… А вот интересно – тут пожрать чего осталось?» Однако надежды Казака не оправдались: ничего съестного ему хозяева стана не оставили, если не считать пары кусков грязного рафинада, завалявшихся в кармане одной из спецовок. Он переложил было их в свой карман, но затем неожиданно сообразил, что это незачем. «Искать-то будут кого? – рассуждал он вслух. – Правильно. Искать будут летчика. А мы этого летчика сейчас и спрячем!» Он снял с себя остатки летного костюма, оставив из всего комплекта только высокие ботинки, переоделся в бледно-коричневые штаны и такую же куртку, украшенную большим масляным пятном на груди. Для уцелевшего предмета аварийного снаряжения – кредитной карточки – нашлось место во внутреннем кармане. А фамильная нагайка, над которой не раз подшучивали товарищи, покоилась, как обычно, за ботинком, где было сделано специальное для нее крепление – она совершенно не мешала при ходьбе, и Казак привык к ней так, как люди привыкают, например, к обручальному кольцу: есть оно – его не замечают, нет – вроде чего-то не хватает.
У входа в палатку на проволоке было прикреплено зеркало с отбитым краем, и Казак не удержался, чтобы не полюбоваться на результаты своей работы над собой.
«А что, вполне! Только вот светлые волосы да „белогвардейские“ усы мешают. Народ тут как на подбор, все черные и смуглые, ну да ничего, сойдет и так. Все равно я по-ихнему почти не балакаю, лучше не высовываться. И куда мне в этом маскараде теперь топать? Заходили мы на цель с севера, уходил я тоже на север. В принципе, наши должны тоже быть на севере…» Он опять вспомнил инструктаж – коли собьют, всеми правдами и неправдами выходить к сербским частям и назвать пароль, ну да – «Триста двадцать семь», точно. И еще он знал кодовые фразы, которые вроде бы действуют даже на территориях тех из бывших югославских республик, которые сейчас как бы нейтральны, и даже в Албании. Только назвать это все надо командиру не ниже ротного, а до него нужно еще добраться. Однако другого выхода Казак при всем желании придумать не мог и, помня о необходимости как можно быстрее оказаться подальше от места вынужденной посадки, решительно вышел наружу.
За время, что он провел под брезентовыми сводами пустующей палатки, наступил вечер – совсем недавно такое яркое солнце теперь медленно уходило за дальние хребты, становилось заметно темнее.
Казак, прислушиваясь к урчанию в животе, вдруг вспомнил, что уже давно ничего не ел. Последний раз летчикам удалось перекусить утром, и то наспех, а потом, между вылетами, об этом как-то забылось.
«Ну да, конечно, праздновать готовились, а теперь, небось, я мужикам всю обедню испортил. Переживают, наверное, как мы тогда за одноглазого. Интересно, найдется тут еще один АН-2 для очередного сбитого летчика?» Он даже повертел головой, но ничего похожего на заботливо подготовленный самолет не было видно ни поблизости, ни вдали. Только немецкие комбайны сиротливо стояли рядом с бочкой. «А ведь когда-то и я на таком ездил, на школьной практике даже с поля угнал… – грустно подумал Казак, и вдруг сообразил: – А почему бы и сейчас не прокатиться? Чем ногами-то топать. Только бы закрутилась железяка». – И недолго думая полез разбираться с комбайнами. У ближайшего были спущены оба задних колеса, зато второй оказался полностью исправным. Припомнив развлечения школьных времен, Казак откинул панель, нашел пускач, подкачал топлива, решительно дернул – и тот завелся, будто только и ждал русского пилота. Запустить двигатель тоже не составило труда, и комбайн лихо подкатил к бочке с соляркой.
Через полчаса объемистый бак был заполнен доверху, но к тому времени солнце уже окончательно ушло и в стремительно чернеющем небе замерцали звезды. Теперь предстояло выбрать путь. Немного подумав, Казак решил ехать дальше по грунтовой дороге. Он надавил на педаль, и комбайн тронулся.
* * *
Часа два спустя Казак уже не был так уверен в правильности своего решения. Примерно в той стороне, где находилось место приземления, пролетел небольшой вертолет, и потому от греха подальше летчик решил не включать фары. Звезды и ущербная луна, уже давно повисшая в небе, давали достаточно света, чтобы не сбиваться с колеи, но все же движение в полутьме требовало постоянного напряжения и внимания, и вскоре он ощутил, что такая езда его здорово выматывает. Изредка в грунтовую колею вливались другие дороги, такие же малонаезженные, и Казаку с трудом удавалось придерживаться северного направления. Один раз на обочине он заметил аккуратный штабель ящиков и, притормозив, выяснил, что в них лежат крепенькие, мясистые помидоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148