Это очень утомляет.
Ч Очевидно, это и есть вторая просьба?
Ч Да.
Ч Вы выдали такой монолог, словно я сутки сижу у вас под дверью и умоляю в
пустить. Впрочем, меня ваши слова мало волнуют, точнее, вообще не касаются
. А ваша уверенность в себе Ч чудесное качество для моего будущего сына. П
риезжайте в выходные и берегите себя.
Кладу трубку и долго смотрю на обезьяну с дистанционным управлением. Хир
ург. Злюсь на него за наглые, самоуверенные слова, хотя, если честно, благо
дарна ему. Это словно отрезвление... Сразу предупредил: ты не имеешь на мен
я никаких прав. Только сын. Никаких претензий. Никаких витаний в облаках и
несбыточных надежд. Что ж, он прав. Тысячу раз прав этот хирург.
Обнимаю обезьяну. Представляю, что я Ч это она, а он Ч это я. Чувствую его р
уки на своих плечах. Вижу их Ч этот образец скульптурного искусства.
Отстала от группы. Попросила, чтобы меня не ждали. Далеко-далеко виднеетс
я металлическая указка экскурсовода. Длинная указка с розовой салфетко
й на конце. Такой смешной ориентир для туристов. Для тех, кто отстал случай
но, кто чуть-чуть потерялся...
Пытаюсь заглянуть в дырявые глиняные горшочкиЧ таинственное изобрете
ние Древнего Востока. Глиняные загородки ограждали крыши богатых домов.
Скрепляющий раствор, а внутри множество глиняных горшочков без дна, то е
сть множество одинаковых отверстий. Отверстия наклонены под таким угло
м, что, находясь на крыше, можно рассматривать все происходящее внизу, но с
амого наблюдателя увидеть невозможно.
Наблюдательницами в древности были женщины гаремов. Полуобнаженные, вы
ходили они на свои жаркие восточные крыши и рассматривали крепких голуб
оглазых чужестранцев в шелковых рубахах, плавящихся в солнечном мареве.
Муэдзин взбирался на самый высокий минарет, чтобы выкрикивать оттуда мо
литвенные благословения. Он Ч единственный, кто мог бы видеть изнывающи
х от страсти пленниц. Мог бы видеть, как прикрывают они черные ресницы и ка
саются трепетными ладонями своих коричневых возбужденных сосков, отда
ваясь белокожим чужестранцам в пряных розовых мечтах и прозрачной голу
бизне полуденного неба. Все это мог бы видеть единственный человек в гор
оде Ч муэдзин, выкрикивающий восхваления Богу. Мог бы видеть, если бы не б
ыл слеп, а в те далекие времена ни один зрячий не мог стать муэдзином.
Вдруг чувствую себя узницей на этой загадочной крыше. Разгоряченной, стр
астной пленницей, заточенной на всю жизнь в четырех дырявых загородках.
Мои длинные волосы запутывает пряный ветерок с хлопкового базара, мои то
нкие пальцы страстно перебирают нежный батист прозрачной накидки, а вла
жные распахнутые глаза жадно следят за плывущей между торговыми рядами
спиной любимого чужестранца. Вижу, как он грациозно спускается с лошади,
вдыхает благовония в хрустальных сосудах, отсчитывает золотые монеты. В
ижу, как вспыхивают в солнечных лучах их драгоценные края. Мой любимый по
купает благовония, но не мне, конечно, не мне...
Женщины давно не живут в гаремах, но по-прежнему заточают себя на жарких в
осточных крышах, с которых можно видеть все, но невозможно заметить того,
кто наблюдает. Эти крыши называются благовоспитанностью, скромностью, г
ордостью. И только муэдзин, выкрикивающий благословения Богу, мог бы уви
деть тысячи несчастных и сказать им что-то важное. Но муэдзин слеп...
Эйтан приезжал ко мне в прошлые выходные, а за день до этого я была в больн
ице, где он работает. Найти не составило никакого труда. Он оказался знаме
нитым хирургом, одним из немногих, которые делают пересадку сердца.
В коридоре, возле операционной, сидели огромные сильные парни, худенькая
женщина со светящимися от слез глазами, старушка в джинсах и мальчик лет
десяти. Эйтан не мог меня узнать, ведь мы не были знакомы. Он вышел из опера
ционной, и все люди взглянули на него, как на живого Бога. Я даже не запомни
ла выражения глаз самого Эйтана, и вообще Ч был ли он бледным, усталым, гр
устным? Помню только взгляд ожидающих людей и Ч как молния Ч жесткий пр
иказ: «Только не влюбляйся в меня!»
Разве можно влюбиться в Бога?.. Он приехал в выходные. Гуляли по парку, сиде
ли на солнечной скамейке, потом на закате пили крепкий сладкий кофе с кар
дамоном, ходили в кино, смотрели очень смешную комедию, смеялись до слез, м
чались по тихим, засыпающим улицам Иерусалима, возвращаясь к моему дому.
Эйтан был уверен, что приглашу его. Даже заказал музыку, которую хочет усл
ышать в моем маленьком садике. Я тоже была уверена: вот сейчас выйдем из ма
шины... тихий джаз окутает розовые кусты, унесется к огромным восточным зв
ездам, и Эйтан наконец обнимет меня. Так жаждала этого, что не хватало дыха
ния, боялась смотреть в его сторону. Но мы подъехали к дому, и я вдруг сказа
ла:
Ч Был чудесный день. Спасибо. Спокойной ночи. Ч сама слышала свой голос.
Такой звонкий, как стальная проволока, и его легкое удивление:
Ч А когда же будем тренироваться делать сына?
Ч Простите... Мне нужно все обдумать. Мы мало знакомы. Еще раз спасибо.
Выскочила из машины и стремительно понеслась в подъезд, словно затворяя
по дороге все затворы... И снова заточила себя на жаркой полуденной крыше.
Здесь, где меня не мог увидеть никто, кроме слепого муэдзина, я любила Эйта
на страстно, бесконечно, жадно. Я любила его безоглядно, бездумно, не боясь
быть опозоренной, униженной, забытой, непонятой...
Недавно ходила в гости к Илане, смотрела, как Ринка писает в мой горшок с м
узыкой Чайковского. Музыка звучала очень тихо, едва различимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81