Использовались торговцами для взвешивания товаров, обвешивания покупателей и обороны. Разбойники использовали безмены исключительно для нападения.
Три неразрешимых дилеммы стояли перед отцом Иваном. Церковный календарь, крещение нелюди и происхождение земной власти.
Первую он худо-бедно разрешил с помощью того же Латына Игарковича.
На опытное решение второй задачи поп так и не решился, хотя кое-кто из добропорядочного олюдья был готов рискнуть не только своим здоровьем, но и жизнью. Кроме того, само наличие бессмертной души у нелюди было вопросом, мягко говоря, спорным. У Латына Игарковича, к слову, таких проблем не возникало – он в боевых условиях крестил нечисть налево и направо и, как правило, с летальным для оной исходом. Правда, и согласия нечисти он на то не спрашивал.
Что касается последней проблемы, то заявить, что всякая власть от Бога, при одном лишь взгляде на Кощея у него не поворачивался язык. К счастью, экуменист Латын Игаркович подсказал ему вполне иезуитский выход – полагать про себя истинной властью не мэра, а Имперскую корону, свободным доминионом которой формально до сих пор можно было полагать Лукоморье. Отец Иван на этот внутренний компромисс, скрепя сердце, согласился, но только лишь по приходу к власти Святогора.
В настоящее время отец Иван проживал в ладах и со своей совестью, и с соседями. Единственными, кто обходили его церковь стороной и ни разу за триста лет не попались ему на глаза, оказались представители редкой даже для Лукоморья нежити, которая кучковалась где-то в дебрях лукоморского бора и вела исключительно ночной образ жизни.
В церковь Илья с Добрыней зашли к окончанию службы, поэтому, получив благословение и испросив аудиенции, богатыри вышли в церковный дворик и присели на скамейку. Ждать отца Ивана им предстояло недолго.
Солнце давно перевалило зенит, но жара не спадала. Правда, под церковными липами и рябинами было прохладно, и уходить отсюда никуда не хотелось.
– А растет паства-то у батюшки, медленно, но верно растет, – заметил Добрыня, прикрывая глаза и нежась на пробивающемся сквозь листву солнце.
– Праздник души, – вздохнул Илья, откидываясь на спинку скамейки. – Именины сердца.
– Истинно так, чада мои, истинно так, – подытожил душеспасительный диалог неслышно подступивший к ним отец Иван.
Они с минуту помолчали, наслаждаясь тишиной и покоем, прежде чем Илья приступил к делу.
Выслушав Муромца, отец Иоанн первым делом поинтересовался, действуют ли ратники с ведома Святогора или прибыли инкогнито. Успокоенный на этот счет заверениями Добрыни, батюшка смущенно кашлянул и признался, что Баюна он и впрямь видел только вчера:
– Примчался ко мне домой взмыленный, шерсть дыбом. Говорит, совет нужен в деле личном, а поговорить по душам ему и не с кем…
– По душам? – скептически заметил Илья.
– Ну да, то есть нет, ну вы поняли, – окончательно смутился отец Иван.
Надо сказать, что батюшка особо стеснительным и смутительным никогда не был, и тут дело было совсем в другом. Поп прибыл в Лукоморье из реальности, в которой Илья давно и прочно имел статус святого. Сей факт и приводил батюшку во вполне объяснимый трепет.
– Ясно-ясно, – подбодрил отца Ивана улыбающийся Добрыня. – Так что за проблемы у Баюна?
– Увольте, судари. Это его личное.
– Да вообще-то мы его мартовские заморочки знаем, – успокоил попа усмехнувшийся Илья. – Нам бы проведать, во сколько он ушел и куда побег.
Батюшка задумался.
– Точно не скажу, чада мои, а только около одиннадцати вечера точно было. А побег он к Онучу – это я наверное знаю, потому как он сам сказал. Бегу, мол, к Онучу, поскольку влип, мол, я по самые уши.
Илья и Добрыня сердечно распрощались с попом и вышли за ограду.
– И что теперь? – поинтересовался у Ильи Добрыня.
– А я знаю? – вопросом на вопрос ответил Илья. – Думать надо.
Они остановились у какого-то кабака и присели в тени каштана на декоративный валун.
– Был я как-то в одной реальности, – решительно начал Добрыня. – Познакомился с одним пареньком. Неказистый мужичок, но умничка редкостный. По сыскному делу работал в Москве на Трубной площади. Так он, стервец, целую науку придумал следственную. Дудукция называется.
– Какая такая дудукция? – заинтересовался Муромец, переводя загоревшийся надеждой взгляд с вывески кабака на приятеля.
– Это он сам так ее назвал, потому как размышлял он над преступлениями, на трубе играючи.
– Трубы-то у нас и нет, – мрачно пожаловался Илья.
– Да труба тут ни при чем, тут дело в деталях.
– Ну так не томи, сказывай, ирод, за твою дудукцию.
– Значит, так. Надо, говаривал он, деталей тех понабрать до кучи, изучить их внимательно, а там и ответ сам придет.
Илья разочарованно почесал в затылке:
– Не понял ни рожна. По-русски давай.
Добрыня рассердился так, что даже вскочил на ноги:
– Что тут понимать! Тут главное дудуктивный талант иметь. У меня его, правда, нет, это проверено, а за тебя сейчас выясним. Вот смотри. Пустая кружка – это раз, бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе, – автоматически ответствовал Илья, почесав переносицу.
– Молоток! Я именно ее, сердешную, в виду и имел.
– Давай еще. – Глаза Ильи вспыхнули. Свои многочисленные таланты он лелеял и холил.
– Пустая кружка – это раз, пивная бочка – это два, похмелье – это три. О чем думаешь?
– О медовухе, – решительно и моментально ответствовал Илья.
– Почему о медовухе? – грустно опустил руки Добрыня. – Бочка-то пивная, балда.
– А-а, ну да, – задумался Илья. – Ежели так, то оно, стало быть, эвон как. Занятно. Давай еще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93