Они были Национальным собранием и останутся им.
Второго июля спор был закончен. Последний, самый упорный из аристократов, признал свое поражение. Все три сословия заседали совместно, и борьба между ними продолжалась.
Двенадцатого июля Жан вместе с двадцатью четырьмя другими депутатами и представителями от Парижа отправился в столицу расследовать происходящие там беспорядки. После дня, проведенного в поездках по городу, охваченному бунтами, он ближе к ночи добрался до маленькой квартирки, которую Пьер и Марианна сняли по его поручению для Флоретты.
Она открыла дверь на его стук, и когда услышала его голос, ее лицо осветилось такой радостью, какую невозможно себе представить.
– Тебе лучше? – грубовато спросил он.
– О, да, месье Жан, я совершенно поправилась! Кости срослись и больше не болят. Я даже прибавила в весе, видите?
Жан это заметил. Хорошая еда, которую приносили ей Пьер и Марианна и которую оплачивал Жан, дала свои результаты. Ее маленькая фигурка приобрела соблазнительные округлости.
– Тебе это к лицу, – заметил он. – И платье прелестно…
– Марианна сшила. Это так хорошо – иметь друзей… хотя…
– Что ты хочешь сказать, малышка? – нежно спросил Жан.
– Я… я не должна говорить это. Просто… мне так вас не хватает. Это ужасно… Жан… – Она замолчала, и лицо ее вспыхнуло румянцем. – Могу я вас так называть? Вы такой молодой и вы так добры ко мне, вы мне такой хороший друг, что как-то странно обращаться к вам “месье”…
– Конечно, Флоретта, – отозвался Жан. – Рад, что у тебя есть такое желание.
– Марианна так зовет вас. А я чувствую, я ближе к вам, чем она… – Она обрела уверенность и не сводила с него глаз, ее счастливое лицо улыбалось. – Я так рада, что вы вернулись! Вы останетесь в Париже?
– Да, – сказал Жан. – Сколько возможно. Дела в Версале идут поспокойнее.
Она встала и подошла к нему, лицо ее сияло.
– Тогда возьмите меня с собой! – выдохнула она. – Я хочу сказать, в вашу квартиру. О, Жан, Жан… Я не буду причинять вам беспокойства. Я могу убирать квартиру и готовить вам… я могу все это делать и мыть полы тоже. Все, что угодно, лишь бы быть рядом с вами…
Жан посмотрел на нее.
– Видишь ли, Флоретта, – произнес он наконец, – ты молодая девушка, к тому же красивая. Представляешь, что будут говорить люди?
– Не важно, что они будут говорить, раз это не будет правдой. А это не будет правдой. Между нами не может быть ничего не правильного, потому что вы хороший, добрый и испытываете ко мне только жалость. Если люди будут говорить, что я ваша любовница, они будут лгать, а я не обращаю внимания на вранье. Я… я не могу стать вашей любовницей, Жан, потому что вы не любите меня…
– А если бы любил? – из любопытства спросил он.
– Не знаю… Я… я так боюсь. Потому что… я люблю вас. Давно люблю…
– Это очень серьезно, – грустно сказал Жан. – Целыми днями, а то и неделями я могу не приезжать домой. А когда буду дома, между нами всегда будет стоять это обстоятельство. Я буду тревожиться, Флоретта, стараясь не обидеть тебя. Ты очень хорошая, красивая, но…
– Слепая? – вырвалось у нее.
– Нет. Думаю, меня это не тревожит. Все гораздо проще, Флоретта. Есть другая женщина, которую я люблю…
– Понимаю. – Он мог слышать, что радость исчезла из ее голоса. – Она здесь… в Париже?
– Нет. Не знаю, где она. Может быть, даже погибла.
– О, – вздохнула Флоретта.
– Я жду известия о ней. Когда оно придет, многое для меня может измениться. Но есть одно обстоятельство – трудное обстоятельство, маленькая Флоретта, – неважно, когда придет это известие, даже если к этому времени я стану стариком и буду лежать на смертном одре, я все еще буду ждать вестей о ней. Вот так обстоит дело, Флоретта, вот как оно будет всегда…
Она протянула ему руку.
– Простите меня, – тихо произнесла она. – Надеюсь, вы найдете ее… Жан.
Он шел от нее по улицам, освещенным горящими заграждениями, которые толпа опрокинула и подожгла. Ярко горели опрокинутые кареты. Жан старался пройти как можно ближе к этим экипажам. Он надеялся что-то обнаружить. Но ни одна карета, к которой он мог подойти достаточно близко, чтобы разглядеть ее, не имела на дверцах дворянского герба.
Вот так оно и происходит, подумал он. Когда мы выпускаем ненависть и зависть, скрывающиеся в сердце каждого человека, мы думаем только о том, чтобы уничтожить врага. Но стоит только спустить зверя с цепи, как он обернется и разорвет вас. Глупцы мы были, думая, что толпа будет различать высшую буржуазию и дворянство…
Он услышал неподалеку беспорядочную стрельбу из мушкетов, потом вопли, проклятия, удары камней по стенам, дверям домов.
Он пошел на этот шум, поскольку одна из задач, которую он и другие депутаты поставили перед собой, когда приехали в Париж, состояла в спасении людей от толпы. Поэтому он и был в своем черном костюме. В Париже в эти первые недели июля черный костюм депутата от третьего сословия защищал лучше, чем остальные латы.
На улице человек двести мужчин, женщин и детей швыряли камнями в отряд из десяти или двенадцати солдат французской гвардии. Солдаты примкнули штыки, но больше не стреляли. Они пытались докричаться до безумцев, собирающихся убить их, но их голоса тонули в реве мужчин и воплях женщин.
Жан тяжело вздохнул. Потом пошел под этот град камней. В него трижды попали камнями, прежде чем кто-то распознал его одеяние.
– Депутат! – закричали они. – Один из наших депутатов!
Ливень камней приостановился. Улица затихла.
– Приветствуем господина депутата! – выкрикнул один здоровяк.
– Vive le Depute! Да здравствует депутат! (фр.)

– взревели они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127