Они тянулись к нему потому, что верили и уважали, потому, что знали, что Ромм не останется равнодушным, не отстранится, не отделается ничего не стоящей похвалой. Он скажет то, что думает. Если поверит в тебя, то поможет, если почувствует фальшь — отругает. Отругать Ромм тоже умел — не терпел цинизма, приспособленчества. С такими был строг и холоден. Естественно, это не всем нравилось. Говорили, что Ромм помогает любимчикам. Ромм только посмеивался.
— Помогать надо талантливым, — говорил он, — посредственность прорвется сама!
Деятельный, остроумный, внимательный, он выходил из монтажной и сразу оказывался в кругу молодых режиссеров, многие из которых не учились у него в мастерской, но искали у него поддержки. Он выслушивал, расспрашивал, тут же, на подоконнике, писал кому-то рекомендательные письма, брал для прочтения сценарии или бросался к телефону, чтобы отстаивать перед начальством право молодого человека на постановку.
Однажды в Италии, на Неделе советского фильма, корреспонденты спросили Ромма, чем объясняется его постоянная забота о молодежи. Он ответил:
— Всю свою жизнь я отдал советскому кинематографу. Мне небезразлично, кто будет работать в нем после нас.
Михаил Ильич Ромм честно поставил свое творчество на службу строительству нового общества, в торжество которого он верил.
Все его фильмы полны гражданского пафоса, все отмечены печатью таланта и высокого мастерства. Однако творческий путь его не был сплошным триумфом. Стараясь быть полезным своей стране в непростое и нелегкое время, Ромм постоянно находился в поиске, пробовал различные пути. Может быть, от этого его фильмы столь разительно отличались друг от друга. Были среди них и подлинные шедевры, были, по его масштабам, и неудачи. Но не было другого режиссера в нашем кинематографе, который бы с такой искренностью и мужеством критиковал самого себя. Критика эта не была самобичеванием — Михаил Ильич не мог не понимать: то, что он считал для себя неудачей, было недостижимым уровнем для десятков других режиссеров. Не мог он не понимать и того, что его самокритику некоторые воспринимали как слабость и злорадствовали. Такие люди всегда были и есть. Но Ромм предъявлял к себе иные требования. Он был далек от суетной мелочности. Подняться над самим собой удается очень немногим — для этого нужны и мужество, и высокая вера в свои принципы, для этого нужна иная система ценностей, нежели та, которой привыкли пользоваться многие его коллеги.
Наиболее значительными в творчестве Ромма являются, на мой взгляд, те фильмы, в которых выразились черты его собственной личности. «Пышка», «Тринадцать», «Мечта», «Девять дней одного года» были великолепными фильмами, но вершиной его творчества, подлинными шедеврами, несомненно, были картины «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918 году» и «Обыкновенный фашизм». Фильмы Ромма о вожде революции заложили основы киноленинианы. Они навсегда останутся ее классическими образцами. По существу, ленинские ленты Ромма посвящены одной и той же проблеме: народ и вождь, личность и массы. Всю жизнь эта проблема волновала Михаила Ильича. Ее поставила перед Роммом сама эпоха. Эти вопросы остаются актуальными и по сей день.
И до, и после Ромма многие режиссеры мира на основе документального материала пытались показать людям, что такое фашизм. Но фильм Михаила Ильича «Обыкновенный фашизм» превосходит все эти ленты по глубине анализа, масштабам мышления.
Именно Ромм первым в кинематографе столь ясно разоблачил античеловеческую сущность немецкого фашизма, столь талантливо высмеял фюрера и столь емко показал трагедию народа, поверившего бандиту и пошедшего за ним. Это закономерно. Ромм умел мыслить масштабно.
С годами талант его мужал и становился мудрее. Последний его фильм «И все-таки я верю» обещал быть поистине великим фильмом века. Он требовал много сил, а Ромму перевалило за семьдесят. Впрочем, этому трудно было поверить: он оставался деятельным и целеустремленным, ясность его мысли поражала. Только сердце болело все чаще да тяжелый радикулит часто выводил из строя...
Помню, я пришел к нему в Кунцевскую больницу. Лежал он в отдельной палате. Болезнь измучила его. Он сильно похудел, добрые глаза смотрели сквозь стекла очков с какой-то мрачной серьезностью. Михаил Ильич был в дурном настроении и ругал себя за то, что жил расточительно, много времени тратил на что угодно, а вот теперь, когда дней осталось совсем мало, он должен лежать здесь.
— Нет, — мрачно говорил он, — так больше нельзя. Пора подумать и о себе. Выйду из больницы — все будет по-другому.
Но вот Ромм выписался из больницы, продолжает работу над своим грандиозным фильмом и опять окружен молодыми людьми. И опять он выслушивает, советует, берет у кого-то для прочтения сценарий, и опять идет к телефону, чтобы переговорить с руководством о судьбе молодого режиссера или сценариста. По-другому Ромм жить не мог. Всего себя без остатка он отдал людям. Отдал лучшие силы души, отдал время, отдал жизнь.
...Во ВГИКе в конце шестидесятых годов я вел режиссерскую мастерскую. Студенты, которые обратились ко мне с этой просьбой, выгнали с поста мастера преподавателя Калашникова. На своих лекциях он, большей частью, рассказывал о том, что у нас никогда не было никакого настоящего кинематографа, никаких стоящих художников, традиций и произведений.
Калашников говорил:
— ...Эйзенштейн? Да кто такой Эйзенштейн! Он же на самом деле ничего не сделал!
Студенты сказали Калашникову: «Позвольте вам выйти вон!» И остались без мастера. И тогда я согласился руководить их мастерской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66