А это значит, что некоторое время придется помолчать.
И, очевидно, уловив в глазах Купрейчика тревогу, врач поспешно и грубовато пояснил:
— Не беспокойся, через неделю-другую будешь чесать языком, как и прежде. — Он выпрямился и кому-то невидимому сказал: — Давайте парня на перевязку!
Подошли два пожилых санитара. Они осторожно переложили Купрейчика на носилки и понесли.
Он по-прежнему лежал лицом вверх и видел, как потолок комнаты сменился темным перекрытием сеней и наконец его вынесли на улицу. Носилки мерно закачались в такт шагов санитаров, и Алексей увидел небо. Хмурое, неприветливое, покрытое облаками.
Вскоре лейтенанта внесли в какое-то помещение и положили на высокий самодельный стол. Алексей увидел над собой подвешенные к потолку три большие керосиновые лампы. Одна из них горела и при дневном свете выглядела бледным пятном. Купрейчик хотел повернуть голову, чтобы посмотреть по сторонам, но острая боль пронзила горло, и он застонал.
— Лежи, дружок, спокойно! — послышался мужской голос, и над Купрейчиком появилось уже знакомое лицо врача. Он чуть улыбнулся усталыми глазами и пояснил:
— Тебе ворочать шеей никак нельзя — будет больно. Так что ты только слушай и моргай глазами.
Врач повернул голову и сказал:
— Разбинтуйте.
Две молодые женщины осторожно разбинтовали голову, и врач склонился над раной.
Пока промывали раны, перевязывали, Купрейчик еле сдерживал стон, было очень больно. Но наконец его снова переложили на носилки и понесли.
На улице лил холодный осенний дождь, и молоденькая, лет шестнадцати, девушка-санитарка торопливо шагала рядом с носилками, держа над раненым плащ-накидку. Но отдельные капельки все равно попадали Алексею на лицо и после болезненной перевязки приносили ему маленькое облегчение. Вскоре он оказался в своей постели и сразу же впал в забытье: то ли снова потерял сознание, то ли уснул. Потолок он увидел опять на следующий день.
Кормила его все та же старушка, которую Алексей увидел, когда пришел в себя. Купрейчик не чувствовал вкуса жидкости, которую она вливала ему в рот. Глотать было больно и противно. Но он заставлял себя есть.
Прошло три дня. Купрейчик уже знал, что находится в полевом госпитале, который разместился в небольшой прифронтовой деревушке. Дома служили палатами, в двухэтажном клубе находились штаб и столовая госпиталя. Сюда четко доносились звуки артиллерийской и пулеметной стрельбы.
Как-то после утреннего обхода в палату вернулся лечащий врач — Иван Спиридонович Лазарев, с ним три офицера. Купрейчик сразу же узнал командира полка Васильева, который стал подполковником, и комиссара полка Малахова. Третьим был незнакомый генерал. Все по очереди пожали лейтенанту левую руку, правая у него пока почти бездействовала.
Васильев сказал:
— Вот, Алексей Васильевич, к тебе прибыл член Военного совета армии генерал Карпов.
Генерал, улыбаясь Купрейчику, басовито заговорил:
— Что вы временно не можете разговаривать, мы знаем. Но слушать вам врачи не запретили, так что слушайте. За успешное выполнение особого задания командования вы награждены орденом Боевого Красного Знамени. Я с удовольствием выполняю возложенную на меня приятную миссию и вручаю вам высокую правительственную награду.
Генерал отогнул край одеяла и прямо на больничную рубашку прикрепил орден, а в подрагивающую и ставшую потной левую руку лейтенанта вложил коробочку и удостоверение. Раненые в палате дружно зааплодировали. Купрейчик хотел хоть немножко приподняться, но острая боль в груди отбросила его снова на подушку.
— Лежите, лежите, товарищ лейтенант, — сказал генерал и сделал шаг в сторону, давая возможность Васильеву и Малахову подойти к раненому поближе. Те тоже пожали руку Купрейчику. Комиссар поцеловал его в небритые щеки:
— Спасибо тебе, Алексей Васильевич, твоим ребятам спасибо! Ты даже не представляешь, каких ценных языков вы нам добыли! Всех твоих гвардейцев наградили.
Купрейчик взволнованно слушал командиров, его сейчас мучал только один вопрос: что с ребятами? Все ли живы? Наконец он не выдержал и жестом попросил, чтобы ему дали карандаш и бумагу. На листе, вырванном врачом из тетради, где он делал различные записи, Купрейчик с большим трудом левой рукой нацарапал: «Ребята?»
Командир полка прочитал и спросил:
— Тебя интересует, что с ребятами?
Купрейчик согласно моргнул глазами.
Васильев и Малахов взглянули друг на друга, а затем, словно по команде, вопросительно посмотрели на генерала. Карпов чуть кашлянул, а затем решительно взмахнул рукой:
— Чего уж здесь темнить. Он — командир и должен знать, что с его подчиненными.
Комиссар повернулся к Купрейчику и, не глядя в глаза, глухо сказал:
— Задание твой взвод выполнил, но при переходе линии фронта погибли Громов, Щука и Тимоховец... Малина и Чернецкий ранены... Получилось так, что им пришлось практически с боем прорываться.
Комиссар посмотрел в лицо командира взвода и увидел, как сузились, словно от нестерпимой боли, его глаза.
— Убитых не оставили, их тела принесли. Похоронили со всеми почестями, как и положено героям. Они посмертно награждены орденами Боевого Красного Знамени.
Лейтенант, казалось, не слушал комиссара. Он лежал с полузакрытыми глазами и думал о своих товарищах: «Толя Громов, Виктор Щука, Осип Тимоховец — мои верные друзья, их уж нет в живых. А ведь это я их направил через линию фронта, и они погибли», — глаза Алексея наполнились слезами.
Карпов тихо сказал:
— Держись, солдат! Мы с тобой находимся на войне, а это значит, что потери неизбежны. — Генерал озабоченно взглянул на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155