ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
хорошо… хорошо… В ее глазах – снисходительное согласие: она ему не верит, она прячет страх на дне светло-карих глаз, в которых дрожит свеча, она прячет этот страх от него – и от себя… Она говорит ему…
«Хотел бы я знать, что она говорит ему, черт!»
…Наташа в очереди у тюрьмы, чтобы узнать хоть что-то о судьбе мужа, передать передачу… Из тех очередей, что описала Ахматова…
…Наташа в лагере, поседевшая и исхудавшая. Мысли о сыне. Глаза.
Бесцветные губы. Корявые, натруженные, старческие руки.
Нет, не могу, я через это не пройду, слишком больно – «по живому».
– …Что-что? Извини, Вадим, я задумался.
– Я понимаю, что это твоя семья и тебе каждая деталь близка и дорога, но для сценария здесь не хватает интриги, не хватает авантюризма, приключения… Я хочу сказать, что это драматическая история, задевающая сердце русских, но для французов нужно еще что-то, какая-то зацепка, понимаешь? Он слишком серьезен, твой план, в нем воздуха не хватает… Что-нибудь занятное бы найти, какой-то исторический анекдот(Во Франции слово «анекдот» употребляется в том же значении, в каком употреблялось в России в XIX веке; забавный случай из истории, занимательные истории.), изюминку… Как царица столик подарила твоей прабабушке, например. Не знаю, подумай. Воздух нужен…
– Мне не хватает конкретности того времени. Плоти и крови. Я рассчитываю тут у вас в библиотеках пошарить, мемуары поискать – у нас ведь ничего из белоэмигрантской литературы не печатали… Арно мне советовал одну, «Воспоминания графини З.» называется, но я ее в Москве не нашел. Там, по его словам, очень точно описана эпоха русской эмиграции… А по французской части сценария мне понадобится твоя помощь – у меня пока только самые общие наброски характеров…
– Это я заметил.
– Да?
– А ты думаешь, нет?
– Сдается, мне будет интересно с тобой работать, – усмехнулся Максим.
– Ты почему финал не сделал? – спросил Вадим.
– Потому что у меня нет финала.
– Не усложняй, Максим!
– Да нет, я его просто не нашел. Никак не могу остановиться в этой истории, готов даже наш сегодняшний разговор включить в сценарий, твои съемки с дядей…
– Я тебя понимаю… Знаешь, с той недели сядем вместе. Вечерами…
Сейчас фильм у меня должен хорошо пойти, я чувствую, хорошо и без нервотрепки.
Для меня эта сцена сегодня была решающей…
– Я это понял.
– Да?
– А ты думаешь, нет?
– Сдается, Максим, что мне будет интересно с тобой работать.
Оба рассмеялись.
Глава 4
Из того, как было все на следующий день, Максим бы сделал кино. Вот так: камера, мотор, поехали!
Тишина и покой аристократического пригорода; неяркое свечение желтеющей листвы, обметавшей узкие улочки; черные чугунные завитки ворот; изузоренная листопадом дорожка, ведущая к старинному белому дому. И замереть на мгновение – пусть втечет в объектив эта величавая, недвижная тишина.
И только потом камера найдет, нащупает, разглядит маленькую тонкую фигурку на крыльце, протянувшую навстречу Вадиму руки: змейка, ящерка в серебристо-сером платье – Соня.
Теперь наезд, вот так, следуя за моим взглядом, приближаясь, поднимаясь по лестнице: серебряный всплеск света на округлости груди; легкий золотистый сумрак между смуглыми ключицами; тонкая точеная шея; круглый упрямый подбородок; капризный изящный рот; губы, сложенные для поцелуя, (пока еще не мне, Вадиму!); улыбка, ямочка на левой щеке, два белых влажных зуба, широко расставленных, с детской щелкой посередине. Но – дальше!
Дальше нос, обычный аккуратный носик, но не это главное; вот, вот, теперь! Утони в этих глазах, оператор, как тону и таю я! Цвета темного янтаря, плавно уходящего к вискам разреза, под сенью прямых игольчатых ресниц; нет, так не бывает, я сплю, мы с оператором спим, и видим сон, как художник рисует эту каштановую прядь на смуглом чистом лбу; нет, проснись, оператор, проснись и сними этот царственный и змеиный поворот головы, этот взгляд, яхонтовый, теплый, непроницаемый!
Сейчас и мне достанется поцелуй, как это удачно, что у французов принято все время целоваться, иногда это окупается сторицей; что бы такое сказать, любезное и остроумное? Хочется понравиться, она замужем, муж у нее «скучный и богатый»; вот и он, длинный и с длинным носом, невзрачный, серый, никакой, – богатый? Они втроем о чем-то толкуют, а я еще не придумал, что сказать; надо вырваться из плена этих глаз, но никак. Они меняют цвет, они расширяются и темнеют, они обращаются на меня – эх, держись, Максим! Ее губы что-то произносят, теряя в замедленной съемке улыбку; ее глаза темнеют и остывают, ее лицо, обращенное ко мне, замирает в ожидании ответа, а я стою, кретин бессловесный, вот чертовщина! Эй, стоп! Кино снято!
– Простите, – встрепенулся он, – я не расслышал? Засмотрелся: вы очень удачно вписываетесь в кадр… – сказал он немножко игриво, не зная, подать ли руку или поцеловаться.
Соня, глядя ему в глаза, медленно повторила:
– Где мой папа, Максим?
…Это снова было похоже на кино, но на то, которое он не любил: дурное, путаное, с многозначительными немыми сценами и бессмысленно-нервными восклицаниями. Говорили все одновременно, перебивая друг друга и не понимая ответов.
– В каком смысле? – спрашивал Максим.
– Как это где? – восклицал Вадим.
– Он же с вами? – тревожно не понимала Соня.
– Наоборот, он с вами, – удивлялся Вадим.
– Почему с нами, он с вами!
– Но он же остался у вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
«Хотел бы я знать, что она говорит ему, черт!»
…Наташа в очереди у тюрьмы, чтобы узнать хоть что-то о судьбе мужа, передать передачу… Из тех очередей, что описала Ахматова…
…Наташа в лагере, поседевшая и исхудавшая. Мысли о сыне. Глаза.
Бесцветные губы. Корявые, натруженные, старческие руки.
Нет, не могу, я через это не пройду, слишком больно – «по живому».
– …Что-что? Извини, Вадим, я задумался.
– Я понимаю, что это твоя семья и тебе каждая деталь близка и дорога, но для сценария здесь не хватает интриги, не хватает авантюризма, приключения… Я хочу сказать, что это драматическая история, задевающая сердце русских, но для французов нужно еще что-то, какая-то зацепка, понимаешь? Он слишком серьезен, твой план, в нем воздуха не хватает… Что-нибудь занятное бы найти, какой-то исторический анекдот(Во Франции слово «анекдот» употребляется в том же значении, в каком употреблялось в России в XIX веке; забавный случай из истории, занимательные истории.), изюминку… Как царица столик подарила твоей прабабушке, например. Не знаю, подумай. Воздух нужен…
– Мне не хватает конкретности того времени. Плоти и крови. Я рассчитываю тут у вас в библиотеках пошарить, мемуары поискать – у нас ведь ничего из белоэмигрантской литературы не печатали… Арно мне советовал одну, «Воспоминания графини З.» называется, но я ее в Москве не нашел. Там, по его словам, очень точно описана эпоха русской эмиграции… А по французской части сценария мне понадобится твоя помощь – у меня пока только самые общие наброски характеров…
– Это я заметил.
– Да?
– А ты думаешь, нет?
– Сдается, мне будет интересно с тобой работать, – усмехнулся Максим.
– Ты почему финал не сделал? – спросил Вадим.
– Потому что у меня нет финала.
– Не усложняй, Максим!
– Да нет, я его просто не нашел. Никак не могу остановиться в этой истории, готов даже наш сегодняшний разговор включить в сценарий, твои съемки с дядей…
– Я тебя понимаю… Знаешь, с той недели сядем вместе. Вечерами…
Сейчас фильм у меня должен хорошо пойти, я чувствую, хорошо и без нервотрепки.
Для меня эта сцена сегодня была решающей…
– Я это понял.
– Да?
– А ты думаешь, нет?
– Сдается, Максим, что мне будет интересно с тобой работать.
Оба рассмеялись.
Глава 4
Из того, как было все на следующий день, Максим бы сделал кино. Вот так: камера, мотор, поехали!
Тишина и покой аристократического пригорода; неяркое свечение желтеющей листвы, обметавшей узкие улочки; черные чугунные завитки ворот; изузоренная листопадом дорожка, ведущая к старинному белому дому. И замереть на мгновение – пусть втечет в объектив эта величавая, недвижная тишина.
И только потом камера найдет, нащупает, разглядит маленькую тонкую фигурку на крыльце, протянувшую навстречу Вадиму руки: змейка, ящерка в серебристо-сером платье – Соня.
Теперь наезд, вот так, следуя за моим взглядом, приближаясь, поднимаясь по лестнице: серебряный всплеск света на округлости груди; легкий золотистый сумрак между смуглыми ключицами; тонкая точеная шея; круглый упрямый подбородок; капризный изящный рот; губы, сложенные для поцелуя, (пока еще не мне, Вадиму!); улыбка, ямочка на левой щеке, два белых влажных зуба, широко расставленных, с детской щелкой посередине. Но – дальше!
Дальше нос, обычный аккуратный носик, но не это главное; вот, вот, теперь! Утони в этих глазах, оператор, как тону и таю я! Цвета темного янтаря, плавно уходящего к вискам разреза, под сенью прямых игольчатых ресниц; нет, так не бывает, я сплю, мы с оператором спим, и видим сон, как художник рисует эту каштановую прядь на смуглом чистом лбу; нет, проснись, оператор, проснись и сними этот царственный и змеиный поворот головы, этот взгляд, яхонтовый, теплый, непроницаемый!
Сейчас и мне достанется поцелуй, как это удачно, что у французов принято все время целоваться, иногда это окупается сторицей; что бы такое сказать, любезное и остроумное? Хочется понравиться, она замужем, муж у нее «скучный и богатый»; вот и он, длинный и с длинным носом, невзрачный, серый, никакой, – богатый? Они втроем о чем-то толкуют, а я еще не придумал, что сказать; надо вырваться из плена этих глаз, но никак. Они меняют цвет, они расширяются и темнеют, они обращаются на меня – эх, держись, Максим! Ее губы что-то произносят, теряя в замедленной съемке улыбку; ее глаза темнеют и остывают, ее лицо, обращенное ко мне, замирает в ожидании ответа, а я стою, кретин бессловесный, вот чертовщина! Эй, стоп! Кино снято!
– Простите, – встрепенулся он, – я не расслышал? Засмотрелся: вы очень удачно вписываетесь в кадр… – сказал он немножко игриво, не зная, подать ли руку или поцеловаться.
Соня, глядя ему в глаза, медленно повторила:
– Где мой папа, Максим?
…Это снова было похоже на кино, но на то, которое он не любил: дурное, путаное, с многозначительными немыми сценами и бессмысленно-нервными восклицаниями. Говорили все одновременно, перебивая друг друга и не понимая ответов.
– В каком смысле? – спрашивал Максим.
– Как это где? – восклицал Вадим.
– Он же с вами? – тревожно не понимала Соня.
– Наоборот, он с вами, – удивлялся Вадим.
– Почему с нами, он с вами!
– Но он же остался у вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115