Оказывается, на этой должности для всех хорошим не будешь, надо лебезить и подлаживаться, а я этого не умею. Теперь просто работаю, устаю меньше, как ни странно, чем при бригадирстве, там была большая нерво-трепка, наши ведь гаврики еще те.
При мне человека из моей бригады убило, все из-за халатности. Но ничего сейчас меня не пугает, искупаю вину, а значит, приближаю время, когда мы сможем с тобой встретиться на воле. Ну а пока есть возможность увидеться, хоть через стекло, - но все же. Подумай и напиши, можешь ли ты приехать. А если да, то когда сможешь, в каком месяце.
Часто думаю о тебе, о Федорке, как он там? Слушается ли тебя? Он пишет, чтобы я написал ему какую-нибудь историю. А я рассказывать истории не мастер, даже не знаю, что придумать.
Жду вас обоих с нетерпением.
Обнимаю, ваш Иван.
Сентябрь 1983 года.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Робко переступили Надежда с сыном порог одноэтажного здания и очутились в небольшом полутемном коридорчике. Здесь стоял тяжкий казенный дух гуталина, горелой бумаги, хлорки и еще чего-то неприятно-чужеродного для пришедших из свободного мира. То был запах неволи, но только зэк безошибочно его определял. Постояли в нерешительности. Впереди была плотно закрытая дверь да слева стеклянная перегородка, за которой недвижно сидел подтянутый солдат. Феденька прижался к матери, а она растерянно заозиралась, не зная - чего же ждать сейчас? Или идти, или звать?
Солдат медленно повернул к ним лицо, спросил сонно:
- На свиданку?
- А... - кивнула Надежда.
- Минутку. - Он встал, прошелся, прикурил от плитки, взял неспешно телефонную трубку.
Казалось, прошла целая вечность.
Солдат что-то нудно говорил, поглядывая на Надежду. Положил трубку и снова замер.
Стояли в растерянности.
Через две минуты заскрежетал автоматический упор и открылась дверь. Показался молодой, но какой-то уже траченный и равнодушный прапорщик. Он поманил их пальцем, а когда быстро подошли к нему, пропустил, закрыл за ними дверь и повел в следующий коридор - шире, но еще темнее.
Там молча у стен, как статуи, стояли люди. На нее посмотрели и отвернулись. Здесь никто не разговаривал. Но среди таких же подавленных, как она, людей Надежда почувствовала себя менее стыдливо, перестали гореть щеки. Огляделась. Люди как люди. Только грустные...
Стоявшая рядом молодая девушка, осмотрев сочувственно Федю, тихо спросила:
- К отцу?
- У... - неуверенно кивнул сын.
Скоро очередь двинулась к окошку. Надежда достала паспорт, подала прапорщику и назвала фамилию осужденного - Воронцов Иван Максимович. И снова повторила ее про себя.
И она ей понравилась на слух, и это чуть успокоило. Прапорщик же как-то неестественно вытянул шею, изображая крайнее изумление, и, оглядев прижавшегося к матери Федю, спросил озадаченно:
- Вы откуда знаете его?
Снова лицо женщины заполыхало румянцем, она на сей раз растерялась окончательно, будто язык проглотила. Молчит, и все тут, голову опустила.
Сидевший напротив лейтенант, увидя ее растерянность, сказал прапорщику мягко, но властно:
- Отложи карточку Воронцова.
Тот пожал плечами, выудил из картотеки совершенно чистую воронцовскую карточку. Ни единого свидания не числилось в ней, ни единой передачи или посылки.
И прапорщик, впервые за двадцать шесть лет существования этой карточки, обновил ее - записал сегодняшнее число и машинально спросил Надежду:
- Краткосрочное? - и сам тут же удивился своему вопросу и записал уверенно: "Краткосрочное".
Позвонили майору Медведеву о приехавшей к Воронцову женщине, и он уже спешил по коридору.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Признал я ее сразу.
Смотрю, увидела, что к ней иду, губы чуть дрогнули в улыбке, догадалась это и есть тот самый майор, что дописал страничку к письму Воронцова, рассказав о нем. Таким образом познакомились заочно, а по приезде, на котором мягко я настаивал, обещал с ней встретиться.
- Здравствуйте, Надежда, - пожал я ее протянутую руку. - А этот герой Федор?
Федя засмущался, насупил брови, протянул ручонку.
- Разве так герои здороваются? - говорю.
И тогда Федя хлопнул своей ладошкой о мою. И все трое мы засмеялись, будто отпустило, стало легче. Поговорили о том о сем, как доехали, как погода. Давайте, говорю, Федю отведу к нашим офицерам, они его займут.
Отвел. Остались мы одни.
- Он очень изменился, - говорю и вижу - приятно ей это слышать. - Со старым вроде покончил. Тут случай был несчаст-ный, чуть не сорвался, но винить его нельзя. Мы благодарны вам, Надежда. Вера у него в жизнь благодаря вам появилась...
А сам ее оглядываю и отмечаю, что не так уж она и красива, как на журнальной обложке. Проста, естественна и душевна, это видно. Вот повезло-то черту лысому...
Говорю главное:
- Я вам писал, что у него шрам на лице. - Кивает - да. - Бывает так, продолжаю, - что в письмах одно, а в жизни - все несколько иначе. Облик человека предстает несколько иным... Первое впечатление может быть обманчивым... не пугайтесь, он добрый и крепкий мужик внутри.
- Да что вы меня разубеждаете... - мило и просто отвечает она. - Я же приехала.
- Да, да, извините, заболтался. Идите к нему... - Поразительно, но я никогда и ни за кого из зэков так не переживал раньше, как за этого Ивана Кваза. Он мне дорог стал, как брат, как сын... я поверил этому человеку, нутром своим почуял его боль и правду души и понял, что его надо спасать... как ребенка из-под колес автомобиля. Вот такой я стал сентиментальный, старый дурень. Если бы у них все получилось! Вынесет ли она его страшное лицо? Если настоящая русская баба - вынесет и даже сможет полюбить... Наши бабы чуют и любят сердцем... А че морда у мужика?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174