- В хату ворвались Соколов и Макака.
Вскоре вернулся и Саша.
- Удрал, - признался Саша. - Темень всюду...
Володя объяснил Соколову, как он увидел спускавшихся с чердака немцев и как один из них успел выбежать в дверь.
- Ну что, гады! - зло бросил Соколов лопотавшим что-то немцам, затем посмотрел на топтавшегося за нашими спинами хозяина: - А ты хорош! Фашистов прячешь и молчишь!
Хозяин виновато отводил глаза в сторону. И вдруг упал на колени перед лейтенантом и заплакал навзрыд. Потом поднялся, бросился к печке, где заплакали разбуженные дети, и стал что-то сбивчиво объяснять нам.
Соколов махнул рукой:
- Ладно уж, хватит...
- А с ними что делать, товарищ лейтенант? - спросил я, кивнув на трясущихся в ознобе немцев.
Только сейчас я как следует разглядел их. Оба без шинелей, с непокрытыми головами: один - еще совсем молодой, почти нашего возраста, с детским лицом и длинной шеей, второй - постарше, небритый и какой-то помятый, с нашивками унтер-офицера.
- С ними? - переспросил Соколов, будто раздумывая. - За дом - и к стенке! Что делать! А за то, что поймали сволочей, спасибо.
- Давай! Давай! Пошли! - Володя заторопился выполнить приказание лейтенанта.
Но тут выступил вперед Макака, до той минуты молча стоявший около стола, и произнес с неуверенностью в голосе:
- Подождите... Нельзя же так...
- Они же, товарищ лейтенант, теперь пленные, - вставил я.
- Подумаешь! - с ноткой иронии произнес Володя. - Давай, давай, топай! - И он без стеснения двинул прикладом карабина одного из немцев. Что тут рассуждать!
Хозяин хаты, который все это время не отходил от печки, подбежал к Соколову и стал что-то горячо объяснять ему, подтверждая слова жестами. Насколько можно было понять, немцы испугали его и детей, и когда прятались на чердаке, пригрозили расстрелом, если он выдаст их русским.
Соколов бросил на нас уничтожающий взгляд:
- Распустили нюни, молокососы! Может, их по головке погладить и домой отпустить подобру-поздорову? А вы помните, что эти гады на нашей земле натворили? Забыли? Так я сам могу...
Наступит время, когда я пойму и этот шаг лейтенанта Соколова, и еще один его шаг - более страшный, непоправимый. И все непонятное во взаимоотношениях Соколова и Катонина не будет уже загадкой. И я, не скрою, буду преклоняться перед ним, нашим командиром взвода, нашим человеком перед его выдержкой, справедливостью, мужеством, чувством долга...
А сейчас Соколов выхватил пистолет и вывел немцев из хаты. Володя пошел за ним. Мы остались в комнате, обескураженные: я, Саша, Макака.
Где-то за стеной дома глухо раздались два выстрела.
- Кажется, уже, - сказал Саша.
Вернулся Володя, довольный, улыбающийся:
- Прикончили!
- Может, я и неверно говорю, Володя, - сказал Саша, - но, по-моему, вы с Соколовым поступили неправильно. Нельзя стрелять пленных.
- Они же гады, какие это пленные! - искренне удивился Володя. - И потом, приказ командира - закон, ребятки! Так что вы уж бросьте!
Лейтенант к нам не зашел, и Макака нехотя заторопился:
- Пойду. А то еще попадет. Спокойной ночи. Я ведь на посту.
Но больше никакой уже ночи не было, не только спокойной. Мы просидели до рассвета, так и не ложась. И только Володя спал крепко-накрепко, так что под утро его пришлось будить.
Утром мы забрали из машины теодолит, буссоль, а я еще и свою вешку и прошли задворками мимо расстрелянных немцев в поле. За полем вдали была небольшая высотка, за которой изредка раздавались пулеметные очереди и трескотня вражеских скрипух - минометов.
Соколов не вспоминал событий минувшей ночи, был сдержан и деловит. Определил на карте координаты точки, от которой мы потянули угловой ход засечки, дал каждому из нас задание. За четыре часа мы успели привязать центральную станцию первой батареи звуковой разведки, два поста оптической разведки и засечь несколько ориентиров в расположении немцев.
- На всякий случай, - сказал Соколов, - пусть будут опорные точки. Если предстоит наступление - пригодятся.
К обеду вычислители обработали материалы нашего хода, и Соколов направил меня с результатами вычислений к Бунькову.
Комбат находился километрах в пяти от нас с другими взводами. Пока я добирался пешком до них, начали сгущаться ранние зимние сумерки. В небе уже полыхали немецкие ракеты, стрельба на передке усилилась. Пустынная днем проселочная дорога, проложенная прямо по полям, ожила. По ней двинулись машины и тягачи с орудиями и минометами. А что, если это артиллерийский корпус подтягивается из-за Вислы?
Спрашивать у кого-либо было бессмысленно, но наивная мысль встретить в потоке ревущих и стонущих машин Наташу не покидала меня. Я всматривался в открытые кузова грузовиков, в дверцы фургонов, в окна редких штабных легковых машин, пока мне навстречу не попался легковой "газик" и меня не окликнули.
В "газике" сидели Катонин, Буньков и еще какой-то подполковник. Я, кажется, растерялся, не зная, как обратиться к самому младшему по званию старшему лейтенанту Бунькову. Комбат, наверно, почувствовал это и спросил сам:
- Ну что там у тебя?
Я передал ему данные, но, видимо, они уже не требовались.
- Отправляйся к лейтенанту Соколову, - приказал он, - и скажи, что есть команда собираться. Мы ждем вас в Низинах к девятнадцати... - Буньков посмотрел на часы: - Впрочем, к девятнадцати тридцати. Дуй! И добавь: большие события готовятся...
Темнело рано. Над Подлесьем еще только опускались сумерки, а жители деревни - их было немного - уже плотно задраивали окна. Маскировочными шторами, у кого они были, а чаще просто тряпками и одеялами. Окошки в хатах небольшие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84