..
Глава XV
ПАСТУХ СЕРДИТСЯ
Дорога привела на выгон.
Был полдень. Коровы лежали пятнистыми буграми в скудной тени обглоданных кустов. Овцы сбились в кучу на самом солнцепеке и казались живой, свалившейся с неба дымчато-седой тучей. Телята и нетели, спасаясь от оводов, забрели по брюхо в глинистое болото и стояли там в молочной воде, обмахиваясь хвостами. Один бык Шалый, гроза ребят, очкастый, блестяще-черный, словно намазанный маслом, бродил по выгону и рыл короткими сильными рогами луговину. Вся земля на выгоне была рябая, в сухих коровьих лепешках и окаменелых отпечатках копыт.
Полем, напрямки, шли-торопились бабы с ведрами и подойниками. Кое-где на выгоне, под кустами, начинали звенеть невидимые струи молока. Слышались сдержанно-строгие окрики:
- Стой!.. Говорят тебе, баловница!
Пахло нагретой землей, навозом и парным молоком. Солнышко жгло нестерпимо. Шурка видел вокруг себя знойный, струящийся прозрачным серебром воздух.
На обычном своем месте, под ивой, завтракал хлебом и зеленым луком Сморчок. Возле него сидел на разостланном носовом платке Миша Император, играя тростью, зажатой между коленями. Одет он был попроще, чем в день приезда из Питера, но все-таки необыкновенно красиво - в тонкую, льняного полотна, вышитую малиновыми крестиками рубаху, туго стянутую шелковым поясом с кистями, в клетчатые широкие брюки, из-под которых выглядывали тупые, модные носки парусиновых башмаков. Белый, с лакированным козырьком картуз качался на трости.
Яшка и Аладьин Гошка, завладев Сморчковой трубой и кнутом, потихоньку забавлялись. Шурка присел к ним и тоже немного развлекся.
- Не жирно живете-с, - снисходительно сипел Миша Император, поглаживая ладонью прямой, как языком прилизанный пробор соломенных волос.
- Не жирно, - соглашался Сморчок.
- Что ж не кушаете по избам, по очереди, как другие пастухи?.. Сытнее животу-с. Нет?
- Да у меня их семеро, животов-то, - объяснил Сморчок, с треском круша сухую корку желтыми крепкими зубами. - Один набьешь - другие пустыми останутся... Не годится, травка-муравка, надо поровну.
Как ни был расстроен Шурка, он, прислушиваясь, с любопытством наблюдал за пастухом и питерщиком. Точно с другого света появился Миша Император. До чего же беден и жалок перед ним Сморчок, в грязно-серой, заскорузлой, как береста, неподпоясанной своей рубахе, с потными пятнами подмышек, в обвислых, сморщенных, перепачканных дегтем и глиной онучах и разъехавшихся лаптях. Шурка заметил, с каким отвращением глядит на одежду пастуха и на его еду питерский писаный красавец богач.
- Невеселая ваша жизнь, - вздохнул он.
- Почему это? - спросил Сморчок, свернув в колечко луковое перышко и макая в тряпицу с солью.
- По всему-с... Вот кушаете вы бог знает какую дрянь, - поморщился Миша. - Одеваетесь, извините-с, хуже последней побирушки... Я не про вас одних говорю. Вообще-с, про деревенского мужика. Эс-ку-лап-с! Ломает хребтину с утра до позднего вечера, чередом не спит, путно не ест, бьется-убивается, как проклятый. А зачем-с? Да все из-за несчастного куска хлеба... Фи-лан-тро-пи-я! Живет, а для чего - неизвестно. Червь. Никаких удовольствий для души.
- А у тебя она есть, душа-то?
- Я человек-с.
- Ну? - удивился Сморчок, жуя и вкусно чмокая губами. - А скажи мне, - обратился он, прожевав хлеб, - скажи, Миша...
- Михаил Назарыч, - поправил парень, снимая с клетчатой штанины приставшую соринку.
- Ишь ты, Назарыч! - опять удивился Сморчок, как-то вбок, весело взглянув на Бородулина. - А пожалуй, Назарыч, - согласился он. - Так вот, скажи мне, Михайло Назарыч: какие же ты радости в жизни ведал?
- Мои радости вам и во сне не снились, - небрежно просипел тот.
- Да что ты?!
- Да уж точно так-с.
- Ах ты господи! Да расскажи, сделай милость, просвети мою окаянную темноту, - попросил Сморчок, выбирая из бороды хлебные крошки; Шурке показалось, что он смеется.
- Извольте. С полным удовольствием, - согласился Миша Император, усаживаясь поудобнее на носовом платке.
Он снял с трости белый картуз и, прикрыв им от солнца голову, обхватил колени и трость руками. На пальцах просияли драгоценными камнями и золотом толстые перстни. Он пощурился на этот невозможно ослепительный блеск, от которого Шурке даже стало холодно, помолчал.
- Ну-с... Представьте себе, почтеннейший, агромадный зал. Похоже на церковь, да и то в пасхальную заутреню, которая бывает, известно вам, одинажды в году... Храм-с! И каждый день в нем светлое Христово воскресение... Ламп нет, а свету целый потоп-с. Потому - электрические люстры. На стенах парча, шелк... зеркала... рога заморских быков, картины... Им-пре-са-ри-о, одним словом. Разумеется, пальмы, на манер наших елок, зеленые и зимой, но не колючие, листом больше лопуха. Под пальмами столики на четыре персоны камчатными скатертями накрыты. Стулья бархатные, на колесиках-с. Мизинцем тронешь - сами катятся... Пожалуйте-с! Можно и на десять персон сварганить, соблаговолите пожелать, потому столы раздвигаются. Да-с. Ан-тра-ше! На столиках непременные цветы в вазах, менью в рамке за стеклом. Что душеньке угодно: холодные и горячие закуски... бифштекс... консоме с греночками... ростбиф... крем-брюле... пиво, шампанское, коньячок и бесподобная водочка-с...
- Понятно, - кивнул Сморчок, ложась на спину и по привычке упирая светлые глаза в небо. - По-нашему - трактир.
Питерский залетный гость довольно рассмеялся, хрипя и свистя горлом.
- Ресторан-с, - внушительно произнес он. - Вы помолчите и невежества вашего не показывайте.
Ребята давно бросили трубу и кнут. Восторженные, не смея дышать, глядели они в рот Мише Императору. Это было почище сказки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99