Руки у нее были необычайно гибкие.
В другие времена она была бы монахиней, жрицей, оракулом или святой.
Основное в ней был страх, в этом не было никакого сомнения. Но боялась она
не меня. Это был скорее какой-то глубокий давнишний страх, который как бы
лежал, свернувшись, в основании ее существа, высасывал ее жизнь - какой-то
духовный страх. Я посмотрел на ее волосы. Они были серебристо-пепельные...
цвета волос, из которых были сплетены веревочки с узелками! Когда она
увидела, что я смотрю на ее волосы, неопределенность ее взгляда
уменьшилась. Она как будто впервые увидела меня.
Я сказал как можно обычнее:
- Меня интересует кукла в вашем окне. Я думаю, что она должна
понравиться моей внучке.
- Вы можете купить ту, которая вам понравилась. Цены указаны.
Голос ее был тихий, низкий, безразличный. Но глаза становились все
внимательнее.
- Это может сделать любой покупатель, - сказал я, - но внучка - моя
любимица. Я хочу купить для ее самую лучшую куклу. Не можете ли вы
показать мне еще кукол, может у вас есть лучше?
Она отвернулась. Мне показалось, что она прислушивается к каким-то
звукам, которых я не слышал. Ее манеры потеряли вдруг свое безразличие,
стали грациозны.
И в этот момент я почувствовал на себе чей-то внимательный изучающий
взгляд. Ощущение было так сильно, что я оглянулся и невольно оглядел
лавку. Никого не было, кроме меня и девушки.
В конце прилавка была дверь, но она была крепко заперта. Я глянул в
окно, не смотрит ли в него Мак-Кенн. Никого не было. Затем сразу, как
будто щелкнула камера фотоаппарата, невидимый взгляд исчез...
Я повернулся к девушке. Она поставила на прилавок дюжину ящиков и
открыла их. На меня она смотрела искренне, почти ласково. Потом сказала:
- Конечно, вы можете посмотреть все, что у нас есть. Мне очень жаль,
что вы подумали, будто я безразлична к вашим желаниям. Моя тетя, которая
делает кукол, любит детей и не любит, когда люди, тоже любящие детей,
уходят от нас неудовлетворенными.
Это была странная маленькая речь, как будто повторенная под диктовку.
Но меня больше заинтересовало изменение, происшедшее с самой девушкой. Ее
голос не был более безжизненным. Он звучал живо и бодро. И сама она не
была больше безжизненной. Она была оживлена, даже чересчур; на щеках ее
появилась краска. Вся неопределенность исчезла из ее глаз - они смотрели
чуть насмешливо и даже слегка злобно.
Я рассматривал кукол.
- Они прелестны, - наконец сказал я. - Но может быть, у вас есть еще
лучше? У меня сегодня особое событие - моей внучке исполняется семь лет.
Цена для меня значения не имеет, конечно, если она в пределах разумного...
Она вздохнула. Я взглянул на нее. Ее глаза снова приобрели испуганное
выражение, блеск и насмешка исчезли из них. Она побледнела, и снова я
почувствовал на себе незримый взгляд, еще более действующий, чем раньше. И
снова содрогнулся.
Дверь за прилавком открылась. Подготовленный дневником Уолтерс к
чему-то необычному, я все-таки был поражен видом мастерицы кукол. Ее рост
и массивность подчеркивались размерами кукол и тонкой фигурой девушки. С
порога на меня глядела великанша с тяжелым лицом, усами над верхней
толстой губой и весьма мужественным выражением лица.
Я посмотрел на ее глаза и забыл карикатурность ее лица и фигуры.
Глаза были огромные, блестящие, черные, изумительно живые. Как будто это
были духи-близнецы, не связанные с телом. Из них словно изливался поток
жизненности, который вздергивал мои нервы, и в этом не было бы ничего
угрожающего... если... если. С трудом я отвел глаза и взглянул на ее руки.
Она вся была завернута во что-то черное, и ее руки были спрятаны в
складках. Я снова поднял глаза и, встретившись с ее глазами, заметил в них
насмешку и неудовольствие. Она заговорила, и я сразу понял, что вибрация
жизни в голосе девушки были эхом ее приятного, звучного и глубокого
голоса.
- Вам не понравилось то, что показала моя племянница?
Я собрался с мыслями и сказал:
- Они все прекрасны, мадам... мадам...
- Менделип, - сказала она вежливо, - мадам Менделип. Вы не знали
моего имени, а?
- К несчастью. У меня есть маленькая внучка. Я хочу чего-нибудь
красивого к ее седьмому дню рождения. Все, что я видел у вас, чудесно, но
мне хотелось бы чего-нибудь особенного...
- Чего-нибудь особенного, - повторила она, - еще более красивого.
Хорошо, может быть и есть. Но когда я особо обслуживаю покупателей, - она
сделала ударение на слове "особо", - я должна знать, с кем имею дело. Вы,
должно быть, считаете меня странной хозяйкой магазина, не так ли?
Она засмеялась, и я поразился свежести, молодости, удивительно нежной
звонкости ее смеха.
С явным усилием я заставил себя вернуться к действительности и
насторожиться. Я вытащил из чемоданчика карточку моего давно умершего
друга - доктора.
- А, - сказала она, взглянув на нее, - вы врач. Ну, а теперь, когда
мы знаем друг друга, зайдите ко мне, я покажу вам своих лучших кукол.
Она ввела меня в широкий, плохо освещенный коридор. Потом дотронулась
до моей руки, и снова я почувствовал странное приятное напряжение нервов.
Она остановилась около двери и снова взглянула мне в лицо.
- Здесь я держу моих лучших. Моих особенно хороших. - Она засмеялась
и открыла дверь.
Я перешагнул через порог и остановился, осматривая комнату быстрым
беспокойным взглядом. Но это была не та чудесная комната, которую описала
Уолтерс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46