Картина вырисовывалась прекрасная, и только одно нарушало ее полноту: Григорий был все еще жив. Подобно старой виноградной лозе с глубокими корнями, питающими ее из недр земли, старик упрямо цеплялся за жизнь. Рассудительный и благоразумный Григорий во всем проявлял медлительность, даже в переходе в лучший мир.
Он правил семнадцать лет, дольше всех прежних Пап, после незабвенного Льва III. Доброго, скромного, доброжелательного, благочестивого Григория римляне очень любили. Заботливый покровитель множества нищих паломников, он давал им необходимый кров и убежище. Он следил, чтобы во время священных праздников и процессий милостыню раздавали очень щедро.
Анастасий относился к Григорию со смешанным чувством, включавшим удивление и презрение. Удивляясь искренности благочестия и веры Григория, он презирал его за простоту и тугодумие: они позволяли легко манипулировать Папой и обманывать его. Анастасий сам нередко пользовался доверчивостью Папы, но никогда так успешно, как на Поле Лжи, когда он подстроил поражение франкского короля Людовика прямо под носом Григория во время мирных переговоров. Маленькая хитрость оказалась очень прибыльной. Лотар, сын Людовика, отлично знал, как выразить свою благодарность звонкой монетой, и теперь Анастасий был весьма состоятельным человеком. Более того, Анастасию удалось завоевать доверие и получить поддержку Лотара. Какое-то время Анастасий действительно опасался, что союз с франкским наследником ни к чему не приведет. Поражение Лотара при Фонтено могло разрушить все планы. Но Лотар достиг соглашения со своим мятежным братом, заключив Верденский договор, превосходный пример дипломатического мошенничества, позволившего ему вернуть и корону, и земли. Лотар снова был императором. Это должно принести Анастасию немало выгод в будущем.
Звук колокола отвлек Анастасия от размышлений. Колокол прозвонил один раз, второй, третий. Анастасий радостно хлопнул себя по бедрам. Наконец-то!
Он уже облачился в траур, когда послышался долгожданный стук в дверь. В комнату неслышно вошел папский нотариус.
– Папа предстал перед Богом, – сообщил он. – Премицерий, необходимо ваше присутствие у одра.
Они молча шли по лабиринтам Латеранского дворца в личные покои Папы.
– Святой был человек, – прервал молчание нотариус. – Миротворец.
– На самом деле святой, – ответил Анастасий. Про себя же подумал, что лучше места, чем на небесах для него нет.
– Когда еще появится такой же? – Голос нотариуса дрогнул.
Анастасий заметил, что нотариус плакал. Искреннее проявление чувства заинтриговало его. Сам он был гораздо артистичнее и вечно следил за тем, какое впечатление производит каждое его слово и поступок, чтобы проронить слезу в нужней момент. Тем не менее эмоциональность нотариуса напомнила ему, что следует проявить скорбь. Когда они подошли к дверям папской опочивальни, Анастасий глубоко вздохнул и сморщил лицо так, чтобы в глазах собрались слезы. Этой уловкой он пользовался всегда, когда надо было заплакать. Такое случалось нечасто, но всегда производило впечатление.
Опочивальня была открыта для всех скорбящих. Григорий лежал на огромной пуховой постели с закрытыми глазами. В руки, скрещенные на груди, был вложен золотой крест. Остальные высокопоставленные вельможи папского двора, обступили его кровать. Анастасий увидел среди них Аршгиса, главного управляющего, Компулуса, номенклатора, и Стефана, хранителя папского гардероба.
– Премицерий Анастасий, – объявил секретарь, когда вошел Анастасий. Все взглянули на его искаженное горем, залитое слезами лицо.
Джоанна подняла голову, подставляя лицо теплому римскому солнцу. Она еще не привыкла к такой приятной, мягкой погоде в уинтарманте, или январе, как этот зимний месяц называли на юге империи, где царили римские, а не франкские порядки.
Рим оказался не таким, каким она его себе представляла. Джоанна мечтала о сияющем городе, украшенном золотом и мрамором, с сотнями базилик, поднимающихся к небесам в прославление существования истинного Civitas Dei, Божественного Города на земле. В реальности все было иначе. Огромный, зловонный, перенаселенный город, с узкими разбитыми улицами, которые больше подходили для ада, чем для рая на земле. Его древние памятники, те, что не были переделаны в христианские церкви, стояли в руинах. Храмы, амфитеатры, дворцы и бани, открытые всем стихиям, остались без золотого и серебряного убранства. Среди обшарпанных колонн росли деревья и кусты, в разрушающихся портиках бродили свиньи, козы и огромные быки. Статуи императоров валялись на земле, разоренные саркофаги героев были приспособлены под корыта для свиней.
Это был город древних и явно непримиримых противоречий: загадка мира и разлагающийся отголосок истории, место паломничества христиан, где величайшее искусство прославляло языческих богов; хранилище книг и мудрости; люди здесь прозябали в невежестве и предрассудках.
Несмотря на эти противоречия, а возможно, и благодаря им Джоанна полюбила Рим. Шум и суматоха его улиц бодрили ее. В этих коридорах толпились люди из самых отдаленных уголков мира. Здесь царило многоязычие: римляне, ломбардийцы, германцы, византийцы и мусульмане; здесь соединились прошлое и настоящее, язычество и христианство. В этих древних стенах прекрасное и страшное было неотделимо одно от другого. В Риме Джоанна открыла для себя мир возможностей и приключений, которых искала всю жизнь.
Большую часть времени она проводила в Борго, где находились многочисленные школы. Прибыв сюда более года назад, Джоанна направилась во франкскую школу, но ее туда не приняли, поскольку все было переполнено франкскими паломниками и переселенцами с других земель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140