Но осенью вместе с Эвальдом подает заявление в ремесленное училище — здесь нет большой платы за учебу. Эвальд поступает на металлообработку, а он, Лаас,— на строительное отделение, специальность — мосты и дороги. И не только потому, что ему снова и снова является это удивительное видение — Золотые Ворота, а больше по практическим соображениям: всюду был перебор работников, только дорожных мастеров, говорили, не хватает.
С помощью Эвальда, который учился и ремонтировал швейные и вязальные машинки, паял и клепал, лудил и чинил все — будь то часы или беличьи клетки,—они как-то выходят из положения с квартирой и со всем про
чим. Отец дома соорудил из кожуха старой морской мины малюсенькую смолокуренную печь и, когда приезжал в город торговать смолой, дегтем и скипидаром, прихватывал с собой для Лааса также провизию. Так что Лаасу чуточку легче бороться за учебу, чем Мартину Идену, но она, эта борьба, все же довольно сурова, приходится отказываться от всего — от развлечений и девушек. Только без книг, пусть и не относящихся к ремеслу, он не может и дня прожить.
Живя в таком напряжении все три года, Лаас из подростка становится молодым человеком. Он видит во сне женщину (не похожую лицом ни на Юулу, ни на Нийду), которую ласкает и с которой очень хочет близости. Это его не пугает, это не считается грехом, потому что о таких вещах он уже читал в книге Бёлыпа.
Нийда! Лаас иногда видит ее на улице. На его шапочке нет такой золотой окантовки, как у Нийды, но все же она приветствует его улыбкой, и довольно дружеской. Но Лаас не оглядывается...
Он читал историю про лисицу и виноград, но у него даже на мгновение не возникает мысли, что все это могло бы
сейчас относиться и к нему самому.
* * *
Окончив ремесленное училище, хотя и не с похвальной грамотой, но вполне удовлетворительно, Лаас выяснил, что и место дорожного мастера, и даже его помощника нигде не валяется. Прослужил год в действительной — от нее все равно не было избавления — и теперь работает в Таллине десятником в строительной фирме «Нийлер и К».
Полдень жаркого лета. Парит. Русские из Печоры работают вверху на стене, в рубашках, мужики внизу во внутреннем дворе — почти полуголые. Попыхивает мотор, стальной канат с шумом свищет вверх и вниз, и одна партия кирпича за другой поднимается на леса пятого этажа. Грузовики заезжают в ворота, слышно глухое шмяканье падающих на землю стальных балок, и доносятся режущие стуки пневматических молотков на клепке.
Лаас Раун руководит доставкой наверх кирпича. Когда он оглядывается на въезжающую машину, слышится крик:
— Отходи!
Рабочие у лебедки поднимают голову, и в тот же миг с пятого этажа падает кирпич, едва не задев молодого десятника.
— Дьявол,— буркает один из мужиков после первого испуга.— Тут смерть прямо под носом, а может, и ближе!
Снова и снова стальной канат взметает вверх тяжелую ношу. Соленый, перемешанный с кирпичной пылью пот стекает по красно-бурым мужицким спинам — фирма «Нийлер» платит, но и работу за это требует.
Раун поднимается лебедкой наверх — нужно замерить у каменщиков карнизы. Приходится спешить с этажа на этаж, записывать, подсчитывать. Он требователен и неуступчив как к себе, так и к другим.
Сегодня суббота, они заканчивают работу раньше и, выплатив зарплату, оказываются с инженером Нийле- ром вдвоем в конторе.
Старый Нийлер с чуть заметной улыбкой смотрит на молодого человека. Был помощником десятника, теперь — десятник. Нийлер в людях разбирается и чувствует, что Лаас Раун — птица, которая копит в себе силы для полета.
Еще раз проходят по опустевшим лесам, по строительной площадке, прикидывают, на сколько хватит привезенного материала.
— Послушайте, Раун, какие у вас на завтра планы?
— Никаких — воскресенье.
— Вот и хорошо. Не отвезли бы вы меня в Меремызу, а то в эту неделю столько ездил, руки задубели.
По ровному пылящему шоссе одна за другой несутся модные приземистые машины — мимо редких крестьянских телег или высоких автобусов, набитых едущими в конце недели пассажирами. Раун ведет машину осторожно, но временами чувствует странное желание мчаться все быстрее и быстрее и жмет на газ. Низко опустившееся солнце бьет на повороте дороги прямо в лицо, веки у едущих сужаются до узеньких щелочек, появляется ощущение, будто машина устремляется прямо в огромное пламя вечернего светила.
Где-то в деревне дорогу переходит коровье стадо. Машина притормаживает, и снова телеграфные столбы ритмично проносятся мимо. Луг с редкими лиственными деревцами, деревенский проселок, поле, церковь и село, какой-то мост.
— Направо!
Машина сворачивает на узкое гравийное шоссе. На мгновение показывается залив, затем дорога идет по низкому буйному лугу и исчезает среди орешника.
Они берут еще правее, выезжают на почти неезженую грунтовую дорогу, с редкими тележными и автомобильными следами. Тут приходится ехать медленно. За далеким простором едва синеют высокие макушки одиночных сосен. Лаасу вспоминается давняя картина: ясный летний день, тихое колыхание ржи, дедушка и саночки. Но сейчас вечер и сидящий рядом человек — никакой не дедушка.
Машина останавливается. Две створки ворот, столбы соединены уже слегка замшелой перекладиной со старинной отделкой. Налево залив, полуострова, далекий маяк и отсвет исчезнувшего в море солнца. За кленами двухэтажный, с большими окнами дом.
Стол накрыт в полутемной комнате. Лаас пребывает в странном смущении, потому что перед ним сидят две женщины. Не будь здесь старого Нийлера, он, и без того малословный, вообще бы молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77