По словам мамы и бабушки, такого быть не должно, потому что уйеэлуский Михкель ходит в Польше под ружьем, а дома у них шестеро детей. Но люди говорят и поужаснее вещи. Будто кийгариский Нигулас — отсюда до Кийгари двадцать верст — изрубил на куски жену и родного брата. Приехал на побывку, ночью тайком, пробрался в дом и зарубил их прямо в постели. Раньше Нигулас был мужиком смирным, но научился на войне убивать, вот и дома сделал то же самое. Конечно, грех жены Нигуласа и его брата совсем без наказания оставлять было нельзя. Теперь всем троим конец. Нигулас сам пришел с повинной к уряднику, но, по слухам, это уже не поможет. Один русский офицер будто бы сказал лагуверескому Пээтеру, что и Нигуласа самого приговорят к смерти.
Лаас перепуган и видит во сне, что господь застает их с Юулой за греховной игрой и велит архангелу мечом из
рубить обоих на куски. Он в страхе кричит и засыпает вновь лишь после того, как мама, чтобы успокоить, дает ему сладкую воду. На мамин вопрос, что же он такого страшного увидел во сне, Лаас ничего не осмеливается сказать.
Приходит зима, в дымоходах завывает ветер, на улице метет метель. Мама и бабушка опечалены, тревожатся за отца, хотя он и не впрямую под пулями,— по счастью, перед самой войной устроился на шведское судно тимсерманом но сейчас и суда сколько угодно топят, даже если они и шведские.
Лаас уже читает, и бегло. Читает бабушке, которой очки уже стали слабы, по воскресеньям, в час проповеди, Библию. Мама с этим не очень мирится. Она не имеет ничего против того, чтобы ребенок читал — уж очень он неразговорчив, но пусть читает поучительные книги, хоть того же Каупманна, которого она только что купила ему в лавке Уулураннаского общества. И нечего читать эту толстую Библию. Она не для детей. Или если читает, то лучше Библию в рисунках — мама и ее принесла из лавки,— оттуда все лишнее убрано. Но бабушка не желает слушать такую Библию, ей нужна полная, где о человеческой жизни говорится всё как есть.
— Ребенок есть ребенок. Молодо-зелено. А то, что написано в толстой Библии, может испугать ребенка,— говорит мама.— Там много всякого такого...
— Оно так, да только мальчонка и в жизни встречает то же самое. Видит, что делают животные, да разве и люди лучше? Вытворяют почище скота... И все тайком... Пусть Святое писание сызмальства будет парню наукой, чтобы он не свернул с правильной дороги,— говорит бабушка.
Лаас держит язык за зубами, прямо-таки прикусил его, если бы можно было, навесил бы замок на рот. «...Только смотри никому об этом не говори!» Но бабушке хочется дальше читать. Время военное, и новых, посильнее, очков бабушке взять неоткуда.
Ближе к весне, дня через два после того как отелилась Лехмик, мама велит натопить баню и рожает Лаасу сестренку, которую школьный учитель на другой день пасхи нарек именем Малль. Радости никакой Лаасу от этого нет. Он уже наперед знает, что у его сестренки все так же, как
у Юулы... Будь это братишка, можно было бы вместе рыбачить в море, как тогда с дедушкой, а что с такой... одна сырость, мокрых пеленок да крика полный дом.
В эту весну он увидел также, как вела себя их Лехмик. Корова захотела быка, уже с раннего утра мычала в хлеву таким голосом, что ее должны были услышать быки во всех окрестных деревнях. Как только Лехмик выпустили из хлева и она попала на пастбище, к ней тут же сбежались быки.
— Животные на своем языке тоже всё понимают,— решила бабушка.
Лехмик понеслась вперед, быки, бодаясь,— следом. Не было в их игре жалости. Кто посильнее, тот другому и утыкал в бок рога. Наконец огромный яагуматсиский бычина отогнал всех других в сторону, вскинулся на задние ноги и сделал свое дело. Другие быки, боясь подойти поближе, исходили слюной.
Когда же яагуматсиский бычина закончил свое дело, бабушка сказала:
— Благодарение господу, наделил. Теперь можно снова надеяться на телка и молоко. Как тут в войну без молока. Если есть свое молоко, голода бояться нечего.
Того, что было с Лехмик, никто не стыдился. Об этом можно было смело рассказывать всем, и бабушка тоже объяснила Лаасу — не боясь при этом его испортить,— что у животных все попроще, чем у людей. Вон Лехмик, помычала другим голосом, чем каждый день, и все деревенские быки сбежались к ней. Дело сделано, и в хлеву покой, и на пастбище.
И у котов обычаи проще людских. Их кошка котилась трижды в году и всякий раз до этого справляла свадьбы. Сбегавшиеся с округи коты орали еще более страшными голосами, чем ревели быки при виде Лехмик, дрались, шерсть летела клоками, а тех, кто послабее, но тоже осмеливался прибежать на свадьбу, царапали до крови. Все свершалось открыто, и до смерти никого не увечили.
Видно, бабушка права: люди безумнее животных. Люди вон на войне убивают друг друга сотнями и тысячами, и вовсе не из-за любви. Одна кровавая свадьба.
По слухам, немецкий Вильгельм злее русского Николая и английского короля, и есть опасение, что кровавая свадьба скоро дойдет и сюда, до Уулуранна. И, будто в подтверждение этих слухов, снова гремят и грохочут
пушки в Кообассяяре, опять маму гоняют рыть окопы, не имеет значения, что в разгаре сенокос и дома грудной ребенок. Это и Лаасу доставляет заботы и неприятности. Лехмик зимой без корма не отелится и не доится, кормить животину в ту неделю, когда мама по утрам должна бежать с лопатой в Кообассяяре, приходится одной бабушке. Сестренка же остается дома на попечении Лааса. Кормить из соски — с этим он справляется, но ужасно противно убирать за ней. Очень она похожа на Юулу...
Когда вечером мама возвращается домой, то устраивает Лаасу взбучку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77