Это не было обманом — маме лгать нельзя,— дома, да еще без Юулы, и в самом деле лучше, можно поиграть с коровками, лошадками и овцами, которых прошлым летом смастерил ему из
дерева дедушка. Дома не надо играть в такую игру, о которой нельзя никому рассказывать. Мама недоверчиво покачала головой, и, когда к ним пришла мать Юулы, она еще и с ней поговорила о том, почему это Лаас ушел из Канарбику.
— Ах, поругались,— решила мать Юулы.— Наша девка тоже не ангел.
Но это не облегчило душу Лааса. Его по-прежнему угнетало, что он не смеет рассказать маме и другим, в какую игру они играли с Юулой в Канарбику.
А мама думала, что он заболел. Температуры, правда, не было, но куда делся прежний веселый ребенок? Есть болезни и без жара, говорит бабушка. К доктору Лааса все же не повели — да и где он, этот доктор,— чтобы и под рукой, и по карману.
Только вряд ли Лаас обмолвился бы об истинной причине своей «болезни». Даже доктору. Доктор ведь тоже принадлежит к числу «других»...
Отца Лаас видит совсем редко. Отец возвращается то из Таллина, то с парохода — там и тут он занимается плотницким ремеслом и недели через две опять исчезает. Зато у них, у Раунов, дом даже лучше, чем у других, где мужики не гнут горб круглый год на стороне. Чтобы дом в порядке содержать, одних только рук мало — для этого еще и деньги нужны, а в другом месте их заработаешь чуть больше, чем в здешнем, далеком краю. У безземельного нет ведь ни дерева, ни куста, любую доску и дранку приходится покупать, если хочешь обшить заново дом. В последний раз, когда отец был дома, он и обшил его новыми досками и выкрасил их ярко-желтой краской. Позволил и Лаасу маленьким молоточком забить с десяток гвоздей, не беда, что они искривились, как дождевые червячки, и отцу пришлось выпрямлять их. Он дал ему даже кисть в руки, когда дело дошло до покраски. От мамы им потом обоим досталось — краска, она ведь легко пристает к одежде. Да разве эти женщины бывают когда довольны работой своих мужчин?
В то время, когда отец ремонтировал дом, Лаасу особенно и не вспоминалась та «игра» — отца ведь не было дома, когда он, Лаас, в Канарбику играл с Юулой в запретную игру, и отец поэтому как бы не причислялся к тем, «другим». Отец словно бы не имел к этому никакого отношения. Но когда он уехал, Лаас снова, встречаясь с маминым взглядом, вспоминал свою ужасную тайну, о которой он не смел рассказывать. Он снова превратился в буку, у которого, как говорила мама, приходилось покупать слова. Но то, о чем говорили другие, он слышал хорошо.
В воскресенье, в час проповеди, бабушка навесила очки на нос и стала громко читать Библию. Она уже, наверное, несколько раз прочла ее и теперь опять приступила сначала.
На этот раз бабушка читала историю об изгнании из рая Адама и Евы. В райском саду росло удивительное древо, чьих плодов никто не смел есть. Однако змея, эта злая гадюка, взялась соблазнять Еву, мол, возьми и попробуй, когда никто не видит. Какие же на этом дереве были красивые красные яблоки! Ева не смогла устоять перед змеиным искушением, сорвала яблоко, попробовала и предложила Адаму. Но бог увидел — он видит все, даже самые тайные наши грехи,— и изгнал их из райского сада, обоих, Адама и Еву, за то, что они вкусили запретного плода с древа познания добра и зла.
— А разве бог не прогнал из райского сада и змею? — спросил Лаас.
— Об этом в Библии не сказано,— отозвалась бабушка. Она задумалась, посмотрела на внука и сказала через некоторое время: — Змею изгнали тоже, иначе откуда бы их столько развелось.
— Значит, все змеи в каменных заборах — это дети той самой змеи, которую изгнали из райского сада?
— Ясно, ее отродье!— сказала бабушка.
— А змея в райском саду людей не кусала?
— У тебя вдруг опять развязался язык, даже больше чем надо. Откуда мне все это знать,— ответила бабушка.— Научись читать, тогда своими глазами увидишь, что в книге написано.
Такими ли именно словами подтолкнула бабушка его к чтению, этого он не помнил с той отчетливостью, как запрет Юулы, однако в памяти осталась услышанная от бабушки история про Адама и Еву, которая очень сильно подействовала на него и, видимо, была одной из причин, по
чему он, в сравнении с другими деревенскими ребятишками, научился довольно рано читать. Адам и Ева вкусили запретного плода и были изгнаны из райского сада, они с Юулой играли в игру, о которой нельзя было говорить другим — запретную игру,— и ему представилось, что и его изгнали из родного дома, хотя он тут, словно бы тайком, и продолжает жить. Даже мама, которой он раньше открывал свою душу, поверял все свои горести и радости, казалось, уже не была ему близкой по-прежнему. И ветер не такой ласковый, и солнце не столь яркое. Часто в комнате и даже во дворе становится сумеречно, идет мелкий тоскливый дождь, и плачут крыши. Что теперь делает Юула, этого он не знает и знать не хочет, даже смотреть больше не желает в сторону Канарбику.
А где-то шла война. Люди жили в тревоге и печали. В деревне уже нет многих мужиков, и порой приходят письма, что кто-то даже убит. Теперь тут чужие, в серых шинелях, люди, русские, говорят на своем языке и ездят иногда на лошадях, у которых на спине седла. В Кообассяяре по приказу генерала начинают строить новую дорогу, и мама тоже должна там работать. Копают глубокие канавы, чтобы солдаты могли укрыться, когда немцы начнут в них палить с кораблей из пушек. Иногда в небе стрекочат аэропланы, порой русские, чаще немецкие, и тогда в Кообассяяре ухают зенитные батареи.
Поговаривают, что к Лиде Уйеэлу, матери красивой Роози, уже похаживает какой-то унтер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77