Вокруг парохода собираются моторные лодки.
— На этот раз дошли довольно быстро. Суббота, удастся еще к баньке поспеть.
Суббота... Сегодня действительно суббота? У каждого дня есть свое значение. В субботу — платят получку, потом выходной, чтение, прогулки, и опять начинается неделя. Суббота — автомобиль несется в заходящее солнце...
Дьявольщина!
Работа на причале сегодня кончена, и судостроительная верфь Оолендера и дом рабочих безлюдны. К сараю подкачены бочки с цементом, бревна, навезены камни и гравий, забито несколько свай.
Но на берегу и на установленном на козлах временном причале полно людей. Полдюжины автомашин и два автобуса дожидаются груза и пассажиров. Лаас замечает крупную фигуру старого Оолендера. Чего-то раскричался на причале приземистый судовой агент, других никого Лаас как следует уже и не помнит. Уж не торговец ли Мяэсепп там, фамилия его не приходит на память,— да и самого Лааса здесь знают еще меньше.
Лаасу и Пээтеру Тынису немного по дороге. Пээтера приехала встречать жена, и Лаас складывает на телегу свою небольшую поклажу.
Мимо, покачиваясь, проходит автобус.
— Все на моторах, — замечает Лаас.
— Да, на моторах. Кто же нынче по-другому! Дело это поставлено на широкую ногу. Моторы, они не одного мужика высосут.
— И у вас, должно быть, в лодке мотор.
— А как же, только к мотору должны быть и снасти подходящие, тогда он оправдывается. Тут у некоторых мужиков по шесть-семь затрепанных сеток, и на веслах-то с ними делать нечего, а уж с мотором да в долг... Мухумцы заставили сетями море, разве тут на одной человеческой силе выдержишь.
И у Раунов теперь вместе с Яаном Ванатоа и Михкелем Ууэтоа на троих один мотор. Лаас и не знает, каких это стоило сил. За год всего несколько писем. И все-таки ему присылали больше, чем сам отвечал на них.
— А как вообще уловы?
— Скудноваты. Весной подряд выдалась пара ночей, а теперь по утрам — кот наплакал. Да и плата мизерная — а снасти и горючее в цене.
Лаасу вспоминается его собственная путина. Те же разговоры, и все же как будто что-то изменилось, стало совсем другим. Дело не только в моторах и горючем, а в чем-то гораздо большем. Будто и не тот уже Уулуранна, откуда он мальчишкой чуть ли не сбежал, и разница не
столько во внешних переменах, а в чем-то внутреннем, что пока трудно определить.
Лаас тащит свои чемоданы на хранение в общественную лавку, чтобы потом за ними прийти. И лишь тут спохватывается, что надо было привезти домой какие-нибудь подарки. Отец ему всегда что-нибудь привозил — ножичек или карманный фонарик, бабушке платок, Малль и матери — платье. Бабушки больше нет — добрая бабушка лежит рядом с дедушкой, на кладбище в Уулуранна...
Он покупает отцу две пачки папирос, матери и Малль кило конфет. Затем, с портфелем в одной руке, чемоданчиком — в другой, пускается в дорогу.
Близится вечер, но солнышко греет вроде еще сильнее. Направо, в придорожном березняке, поднялось роскошное здание с несколькими трубами, слева среди лесной поросли — небольшие обшитые дома поселенцев. Дорога ползет вверх, виляет вниз, бухточки в заливе, поросшие лесом холмы. Два мужика идут с мешками рыбы. Мальчишки уже выпотрошили плотву из своих вершей, частые ряды вешек в ручье обозначают места ловли.
Сухое поле, синеющий между кустами можжевельника вереск. Жердевой забор. Под рябиной маленький ладный домик из круглых бревен и под соломенной крышей, построенный на месте старой хибары. На окнах занавески. Наверное, Юула живет все еще тут. Писали, что заимела ребенка, но тот вскоре умер.
Солнце опустилось над Аруметсаским лесом, тени деревьев вытянулись. Дверь домика не скрипнула, колодец безмолвствует. Если бы Юула вышла — узнал бы он ее? Наверное, постарела.
...В воздухе плывут крохотные синие пушинки, то взмывают круто вверх, то опускаются вниз. «Дедушка, не говори плохих слов, мама не велит...»
По дороге вдоль берега идут отец и ууэтоаский Юри.
— Здравствуй! — Он говорит это совершенно обычно, но сердце наполняется теплотой.
— Лаас, господи помилуй, Лаас!— И отец подходит столь близко, что его голова касается сыновнего плеча. Пожимая сыну руку, заглядывает ему в глаза, и у самого проступают слезы.
Они стоят некоторое время, не в состоянии что-либо сказать.
— Выходит, вернулся домой!
— Ну и поздоровел же ты, Юри,— говорит Лаас соседу.
— Да, мужик хоть куда! Но сам-то расскажи о себе, надолго домой?
Лаас коротко рассказывает, на сколько он сюда и как.
— Может, тогда и нас определишь к себе на работу?
— Я рабочих не набираю, но поговорю.
Ступая по меже, Лаас ощущает прилив удивительного счастья.
И тут же, словно по зову, начинает гудеть церковный колокол. Будто стрела, высится над полями и лесами далекая колокольня, один ее звон следует за другим и, словно благословляющая рука, нежно гладит зеленеющие поля, синеватые леса и лоснящееся море. Над банями родной деревни поднимаются дымки, одни густо чадят, другие вьются с красноватым отсветом, и над всем этим сияет склонившееся над темными макушками Аруметсаского леса вечернее солнце.
Вот так и шагают они, негромко разговаривая, отец и Юри, в тяжелых сапогах, за спиной мешки с рыбой. Как с уловом? Скоро ли выкупят мотор? Уже выкуплен. Ванатоаскому Яану помог брат из Канады, большая семья Уйеэлу сама скопила по кронам свою долю, всех пришлось им, Раунам. Крохотная смолокурня из кожуха мины — да и сколько там эта смола и деготь стоят! Их здесь, в Уулураннаском приходе, гонят в каждой третьей семье. Немного помогло масло — килограмм-другой отвозили в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77