ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
.. Откуда эта информация? Не мог же Эронимо сказать ему об этом? А почему – ему? Разве невозможен кто-то третий?
– И на этот вопрос я вам не отвечу, доктор.
– Зря.
– Считаете?
– Я не считаю... Это б полбеды – «считаю». Я убежден.
– Почему?
– Потому что следят не за мной.
– За мной?
– Да.
– Как давно?
– С тех пор, как вы стали получать письма...
Роумэн удивился, не уследил за собой, обернулся к Штирлицу:
– Письма? Какие?
– Не знаю. От какого-то красного...
– Я?! От красного?! Да вы с ума сошли! Кто вам об этом сказал?
– На мою бестактность вы отвечаете своей? Как вы мне не ответили, так и я вправе промолчать...
– Можете не отвечать. Я знаю, кто вам сказал... Генерал Гонсалес?
Штирлиц усмехнулся:
– Значит, за мной следят ваши люди?
– Достаточно того, что за вами смотрят. Это все, что я могу сказать.
– Посидим? – предложил Штирлиц. – Перекурим, а?
– С удовольствием. Кстати, вы очень хорошо уходите от слежки...
Штирлиц покачал головой.
– Точнее сказать, меня от нее увозят. У вас какие сигареты? Рыжие? Или негро?
– Вы же прекрасно видели пачку, которую я доставал из кармана.
– Я заметил, что вы пачку из-под «Лаки страйк» набиваете «Дукадос»... Зачем?
– Не знаю... Я много делаю, чего не знаю... Хочется, вот и делаю...
Они сели на ажурную белую лавочку; осеннее небо над Мадридом было высоким, совершенно безоблачным, голубым; оно было таким чистым, что Штирлицу услышался тугой шум моря и медленный размах крон высоких сосен; деталь рождает картину; частность, если она прекрасна, позволяет примыслить окружающий ее мир. Как несбывшаяся мечта жизни, как то, чего всегда был лишен, Штирлиц, когда видел здешнее высокое прекрасное небо, особенно ясно представлял себе пустынный песчаный берег моря и огромный сосновый бор рядом; это можно так грустно написать: отражение несуществующих сосен в том море, которого никогда не видел...
– Погодите, – Роумэн вдруг нахмурился, провел своей ухватистой квадратной пятерней по лбу; сразу же появились следы, словно пощечина, – ваш генерал ничего больше не говорил про эти самые письма?
– Нет... Он сказал, что вы стали получать письма от красного и вами заинтересовались дома .
«Грегори, – вдруг отчетливо понял Роумэн, – это письма Грегори. Дома, видно, давно начали копать на красных, на Эйслера и Брехта, и Грегори попал в сетку. Неужели у нас тоже стали вскрывать письма своих, не верить солдатам, следить за резидентом?! Не может этого быть! Он врет, этот наци, он врет! Но ведь он не врал, когда сказал про Кристу, – устало возразил себе Роумэн, – он оказался прав, она на связи у Кемпа, будь он трижды неладен».
– Можете узнать, о каком красном идет речь?
– Вряд ли. Они здесь очень пугливы... И мне нечем торговать... Если бы мне было чем торговать, тогда можно было выдвигать условие: «ты – мне, я – тебе»... Но ведь у меня нет ничего за душой... Здесь – во всяком случае.
– А где у вас есть за душой нечто?
– Скажем, в Латинской Америке... Надежнее, конечно, в Берлине, но ведь вы не решитесь меня отправить туда...
– Почему? – задумчиво возразил Роумэн. – Очень может быть, что решусь. Вернетесь?
– Я вам здесь нужен?
– Пожалуй, да... Но что вам делать в Берлине? Там стоим мы с нашими союзниками, там нет ваших коллег, они боятся показываться там.
– Зачем я вам нужен, Пол?
– Замечаете, мы не отвечаем друг другу, только спрашиваем.
– Порою вопрос является одновременно ответом.
– Верно... Вы мне нужны потому, что я должен понять механику возможной инфильтрации нацизма в поры другого общества. Как такое возможно? Кого используют? Где? Что выдвигается на первый план?
– На первый план выдвигается оболванивание общества.
– То есть?
– Необходимо заставить всех думать одинаково. Это не простая работа, она по плечу хватким ребятам. Геббельс хоть и был колченогим, но голова у него работала... При этом ситуация в стране обязана быть сложной, отсутствие линии, разброд, каждый тянет в свою сторону, каждый предлагает свой выход из положения. Люди устают от словоизвержений, требуют определенности. Вот и созрела питательная среда для появления фюрера... Он обязан сказать: «будет так, а не иначе, в трудностях повинны те, а не эти, уничтожив их, мы обретем благополучие, повиновение – путь к могуществу и процветанию».
– Это – слишком общо, а потому – грубо, доктор. Я сформулирую предмет моего интереса иначе: допустима ли инфильтрация нацистов в общественную жизнь, скажем, Англии? Или Франции?
– Во Франции им путь заказан, они могут пытаться начать новое предприятие лишь в той стране, где их не знают, где люди не видали нацизм воочию...
– Но это Америка, – сказал Роумэн.
– Какая? – уточнил Штирлиц. – Их две.
Помолчав, Роумэн спросил:
– У вас есть семья, доктор?
– Не знаю.
– Вы предпринимали какие-то шаги, чтобы найти вашу семью?
– Это – мое дело.
– Хорошо, тогда я сформулирую мой интерес: вы готовы войти в мое предприятие по выявлению столпов нацизма? Здесь я узнал кое-какие подходы, но в Мадриде вы оказались в фокусе внимания здешней тайной полиции... Увы, я не могу работать без их помощи... А в Латинской Америке вы – спичка в урне на Пятой авеню...
– Хм, занятно, – Штирлиц посмотрел на пачку сигарет, зажатую в руке Роумэна; тот протянул ее, достал из кармана спички, чиркнул, дал огонек, ловко прикрыв ладонью, чисто солдатский жест; Штирлиц прикурил, сладко затянулся, откинув голову, словно глотал большую пилюлю, и повторил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216
– И на этот вопрос я вам не отвечу, доктор.
– Зря.
– Считаете?
– Я не считаю... Это б полбеды – «считаю». Я убежден.
– Почему?
– Потому что следят не за мной.
– За мной?
– Да.
– Как давно?
– С тех пор, как вы стали получать письма...
Роумэн удивился, не уследил за собой, обернулся к Штирлицу:
– Письма? Какие?
– Не знаю. От какого-то красного...
– Я?! От красного?! Да вы с ума сошли! Кто вам об этом сказал?
– На мою бестактность вы отвечаете своей? Как вы мне не ответили, так и я вправе промолчать...
– Можете не отвечать. Я знаю, кто вам сказал... Генерал Гонсалес?
Штирлиц усмехнулся:
– Значит, за мной следят ваши люди?
– Достаточно того, что за вами смотрят. Это все, что я могу сказать.
– Посидим? – предложил Штирлиц. – Перекурим, а?
– С удовольствием. Кстати, вы очень хорошо уходите от слежки...
Штирлиц покачал головой.
– Точнее сказать, меня от нее увозят. У вас какие сигареты? Рыжие? Или негро?
– Вы же прекрасно видели пачку, которую я доставал из кармана.
– Я заметил, что вы пачку из-под «Лаки страйк» набиваете «Дукадос»... Зачем?
– Не знаю... Я много делаю, чего не знаю... Хочется, вот и делаю...
Они сели на ажурную белую лавочку; осеннее небо над Мадридом было высоким, совершенно безоблачным, голубым; оно было таким чистым, что Штирлицу услышался тугой шум моря и медленный размах крон высоких сосен; деталь рождает картину; частность, если она прекрасна, позволяет примыслить окружающий ее мир. Как несбывшаяся мечта жизни, как то, чего всегда был лишен, Штирлиц, когда видел здешнее высокое прекрасное небо, особенно ясно представлял себе пустынный песчаный берег моря и огромный сосновый бор рядом; это можно так грустно написать: отражение несуществующих сосен в том море, которого никогда не видел...
– Погодите, – Роумэн вдруг нахмурился, провел своей ухватистой квадратной пятерней по лбу; сразу же появились следы, словно пощечина, – ваш генерал ничего больше не говорил про эти самые письма?
– Нет... Он сказал, что вы стали получать письма от красного и вами заинтересовались дома .
«Грегори, – вдруг отчетливо понял Роумэн, – это письма Грегори. Дома, видно, давно начали копать на красных, на Эйслера и Брехта, и Грегори попал в сетку. Неужели у нас тоже стали вскрывать письма своих, не верить солдатам, следить за резидентом?! Не может этого быть! Он врет, этот наци, он врет! Но ведь он не врал, когда сказал про Кристу, – устало возразил себе Роумэн, – он оказался прав, она на связи у Кемпа, будь он трижды неладен».
– Можете узнать, о каком красном идет речь?
– Вряд ли. Они здесь очень пугливы... И мне нечем торговать... Если бы мне было чем торговать, тогда можно было выдвигать условие: «ты – мне, я – тебе»... Но ведь у меня нет ничего за душой... Здесь – во всяком случае.
– А где у вас есть за душой нечто?
– Скажем, в Латинской Америке... Надежнее, конечно, в Берлине, но ведь вы не решитесь меня отправить туда...
– Почему? – задумчиво возразил Роумэн. – Очень может быть, что решусь. Вернетесь?
– Я вам здесь нужен?
– Пожалуй, да... Но что вам делать в Берлине? Там стоим мы с нашими союзниками, там нет ваших коллег, они боятся показываться там.
– Зачем я вам нужен, Пол?
– Замечаете, мы не отвечаем друг другу, только спрашиваем.
– Порою вопрос является одновременно ответом.
– Верно... Вы мне нужны потому, что я должен понять механику возможной инфильтрации нацизма в поры другого общества. Как такое возможно? Кого используют? Где? Что выдвигается на первый план?
– На первый план выдвигается оболванивание общества.
– То есть?
– Необходимо заставить всех думать одинаково. Это не простая работа, она по плечу хватким ребятам. Геббельс хоть и был колченогим, но голова у него работала... При этом ситуация в стране обязана быть сложной, отсутствие линии, разброд, каждый тянет в свою сторону, каждый предлагает свой выход из положения. Люди устают от словоизвержений, требуют определенности. Вот и созрела питательная среда для появления фюрера... Он обязан сказать: «будет так, а не иначе, в трудностях повинны те, а не эти, уничтожив их, мы обретем благополучие, повиновение – путь к могуществу и процветанию».
– Это – слишком общо, а потому – грубо, доктор. Я сформулирую предмет моего интереса иначе: допустима ли инфильтрация нацистов в общественную жизнь, скажем, Англии? Или Франции?
– Во Франции им путь заказан, они могут пытаться начать новое предприятие лишь в той стране, где их не знают, где люди не видали нацизм воочию...
– Но это Америка, – сказал Роумэн.
– Какая? – уточнил Штирлиц. – Их две.
Помолчав, Роумэн спросил:
– У вас есть семья, доктор?
– Не знаю.
– Вы предпринимали какие-то шаги, чтобы найти вашу семью?
– Это – мое дело.
– Хорошо, тогда я сформулирую мой интерес: вы готовы войти в мое предприятие по выявлению столпов нацизма? Здесь я узнал кое-какие подходы, но в Мадриде вы оказались в фокусе внимания здешней тайной полиции... Увы, я не могу работать без их помощи... А в Латинской Америке вы – спичка в урне на Пятой авеню...
– Хм, занятно, – Штирлиц посмотрел на пачку сигарет, зажатую в руке Роумэна; тот протянул ее, достал из кармана спички, чиркнул, дал огонек, ловко прикрыв ладонью, чисто солдатский жест; Штирлиц прикурил, сладко затянулся, откинув голову, словно глотал большую пилюлю, и повторил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216