А шевалье спокойно шагал навстречу богемцу. Пардальян-старший наблюдал, стоя в стороне и скрестив руки на груди.
Жан надвигался на великана; лицо молодого Пардальяна изменилось до неузнаваемости, глаза пугали своей неподвижностью. Бем сделал два-три выпада, но шевалье отбил удары шпаги, и, не успел богемец опомниться, как рогатина оказалась у его груди. Бем начал отступать, сперва медленно, потом все быстрее… Он потерял голову, принялся бестолково отбиваться и со страхом понял, что ни один из его ударов не достигает цели. Рогатина, будто заговоренная, все время оказывалась у его груди.
В конце концов Пардальян прижал Бема к воротам. Прямо перед собой богемец увидел грозное лицо шевалье. Гигант осознал, что пробил его последний час.
— Что же мне, умирать? — простонал он. — Боже, неужели ты…
Это были последние слова Бема. Он сделал отчаянную попытку пронзить юношу кинжалом, однако Жан опередил его. Молодой Пардальян нанес один, лишь один удар…
Рогатина, с неистовым гневом всаженная в грудь богемца, прошла насквозь и впилась в деревянные ворота. Бем, пригвожденный к порталу особняка Колиньи, тут же испустил дух…
Шевалье поднял свою шпагу, надел пояс и взял за руку отца, который безмолвно и недвижимо наблюдал за схваткой. Оба Пардальяна спокойно вышли через боковую дверь.
Минуты через две во двор выскочил Моревер. Вместе с I головорезами Гиза он облазил весь дом, этаж за этажом, с великим усердием разыскивая беглецов. Когда солдаты прекратили поиски, Моревера охватило отчаяние. Куда же подевались эти Пардальяны? Он спустился вниз и вновь принялся обследовать этаж за этажом.
— Удрали! Ускользнули от меня! Но я найду их! — повторял Моревер, перемежая эти слова проклятиями.
Наемный убийца в бешенстве выбежал во двор и вдруг, окаменел, утратив от ужаса дар речи…
К главным воротам дворца был пригвожден труп, насквозь пронзенный рогатиной… Моревер узнал Бема…
Через минуту Моревер опомнился и заметался по двору, как безумный, возбужденно бормоча:
— Они были тут… это их след…
Однако Моревер скоро убедился, что и особняк, и двор пусты. Здесь остались только трупы. Моревер попытался взять себя в руки. Немного успокоившись, он все обдумал и рассчитал, как ищейка, выбирающая из множества следов нужный. Тут он заметил какой-то сверток, валявшийся во дворе. Моревер поднял сверток, сорвал тряпки и узнал голову Колиньи. Наемный убийца схватил голову адмирала за волосы.
— Неплохой трофей! — прошипел Моревер. — Кому бы ее отнести? Гизу? Королеве? Гиз сейчас в проигрыше. Вручу-ка я это королеве Екатерине!
И Моревер покинул особняк Колиньи.
Оба Пардальяна, шагая по улице, обсуждали свои планы.
— Нужно попробовать выбраться из Парижа, — предложил Пардальян-старший.
— Нужно попытаться добраться до дворца Монморанси, — не согласился с ветераном сын.
— Да ты же сам говорил: Монморанси — католик, ему нечего бояться…
— Мне так не кажется. Надо идти во дворец.
— Сказал бы уж правду: хочу, мол увидеть малышку Лоизу! — проворчал ветеран.
Шевалье побелел. Он ни разу не заговаривал о Лоизе, но думал о ней постоянно. И сейчас Жан лишь повторил:
— Поспешим, батюшка. Что если на маршала напали? Тогда мы появимся весьма кстати…
При мысли о том, что банда фанатиков может ворваться к Лоизе, шевалье содрогнулся и ускорил шаг.
— Ну знаешь ли… — рассердился отец. — А вдруг Монморанси заодно с этими негодяями? Он же — истинный католик.
Ошеломленный шевалье застыл на месте.
— Да! — прошептал он. — Это было бы ужасно… Отец, я должен убедиться сам. Неужели отец Лоизы — из тех, кто убивает, прикрываясь именем Господа?!
Глава 40
ВОСКРЕСЕНЬЕ, 24 АВГУСТА 1572 ГОДА, ДЕНЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ
Как только оба Пардальяна покинули улицу Бетизи, им стало ясно, что каждый шаг в Париже чреват опасностями. Город превратился в гигантское поле битвы; нельзя было перейти улицу, не спотыкаясь о трупы; на каждом перекрестке прохожий рисковал жизнью. Впрочем, то, что делалось вокруг, трудно было назвать битвой: это была резня, кровавое массовое избиение.
В каждом квартале, на каждой улице преследовали любого, кого подозревали в малейшей симпатии к протестантам, независимо от того, был человек католиком или гугенотом. Одинаковые, ужасные сцены разыгрывались во всех уголках Парижа.
Группы из двадцати-тридцати безумцев врывались в дома несчастных гугенотов и убивали всех подряд — мужчин, женщин, детей. Иногда доведенная до отчаяния жертва пыталась выпрыгнуть в окно. Но ее преследовали и на улице, устраивая настоящую охоту. Нагнав беглеца, его валили на мостовую, кромсали кинжалами, тащили на костер или в Сену.
И повсюду раздавались страшные вопли: «Да здравствует Христос!», «Смерть еретикам-гугенотам!». В городе воцарился немыслимый хаос. Все колокола непрерывно звонили. Замолчал лишь большой набатный колокол церкви Сен-Жермен-Л'Озеруа, давший сигнал к резне.
С наступлением дня резня обрела фантастический размах. То же творилось и в провинции, в крупных городах. В Париже это сумасшествие длилось целых шесть дней…
И в первый же из них, ясным августовским утром жители столицы потеряли человеческий облик. Словно хищные звери, терзали они плоть несчастных. Рассказывали, что женщины пили кровь жертв. Всех пьянил удушливый и горький дым, смрад горящих тел… Среди дыма и пламени мелькали искаженные ненавистью лица, метались тени, молниями сверкали кинжалы.
Кровь, везде и всюду кровь! Она стекала со стен, покрывала пятнами одежду, потоками струилась по мостовой, смешивалась с водой сразу замедливших свой бег ручьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138