И ледяная невозмутимость королевы пугала больше скорбного отчаяния Панигаролы.
— Так, каковы же наши цели? — спокойно произнесла Екатерина Медичи. — Вы не желаете, чтобы Алиса обвенчалась с единственным мужчиной, который ей дорог. Вы мечтаете покончить с ним? Да, мечтаете. Однако вам бы еще хотелось навсегда скрыть от Алисы имя человека, виновного в этом преступлении. Вы же обожаете ее и до сих пор тешите себя сладкими надеждами… Так вот, я все это легко устрою — с вашей помощью, разумеется.
— Повелевайте! — твердо проговорил монах.
— Итак, слушайте. Ваши блистательные проповеди принесли вам славу; вы — властитель умов и душ. Ныне вы храните молчание. Таков ваш каприз. Но теперь я обращаюсь к вам с просьбой: возобновите свои выступления, пусть ваш голос гремит во всех храмах Парижа; клеймите и призывайте…
— Ах, до проповедей ли мне сейчас!
— Сумасшедший! Вы что, не помните? Марийяк же — гугенот!
Инок горько вздохнул, но ничего не ответил.
— Сейчас мы заключили с ними мир — хочется верить, что надолго, — произнесла королева. — Но есть среди гугенотов человек сто, вечно рвущихся в бой; взывать к их здравому смыслу бесполезно. Вот их-то и нужно уничтожить. Вы поняли меня, Панигарола? Засадить их в тюрьму я не могу: это вызовет новую смуту. Но если они падут жертвами народного негодования… Ну, например, погибнут во время волнений, которые вспыхнут в столице… Государя, естественно, возмутит эта расправа, и он сурово покарает убийц. Я тоже, разумеется, осужу действия фанатиков… И после этого католики и протестанты будут жить в мире и согласии. Но как же нам осуществить мой план? Во-первых, накалять страсти, то есть, откровенно говоря, подстрекать толпу… Мы выпустим хищника на свободу и покажем ему добычу. Вот тут-то нам и понадобится ваше несравненное ораторское искусство!
Если вы пожелаете, то быстро раздуете почти угасшее пламя ненависти. Стоит вам заговорить с амвона, как Колиньи, Телиньи, Конде, Марийяк и еще сотня гугенотов будут сметены с лица земли. Их уничтожит страшная и грозная сила — народ Парижа. Так проповедуйте же! Не щадите никого! Можете даже ругать короля за пособничество еретикам, я разрешаю! И тогда вы расправитесь с любовником Алисы де Люс… Итак, отвечайте… Могу я рассчитывать на вашу помощь?
Панигарола безмолвствовал, но глаза его дико сверкали. В его больном мозгу уже зародились слова, с которыми он обрушится на гугенотов. Монах погрузился в ужасные мечты: он увидел себя, бросающего с амвона призывы, от которых быстро звереет чернь… И скоро от его проповедей заполыхают дома и потекут кровавые реки, а он тогда явится к Алисе и воскликнет:
— Погляди, Париж пылает! Всюду — разрушения и смерть! Чтобы уничтожить Марийяка, я стер с лица земли целый город!
Панигарола, уже не владея собой и дрожа, как в лихорадке, сжал руку Екатерины и прохрипел:
— Завтра же, Ваше Величество, завтра же мои проповеди зазвучат в храме Сен-Жермен-Л'Озеруа.
— А все прочее — уже не ваша забота, — улыбнулась Екатерина. — И поверьте мне, маркиз: порой сбываются самые фантастические желания. У меня нет сомнений: она обязательно полюбит вас.
— Меня? Никогда… — с горечью прошептал Панигарола.
— Да! Алиса отдаст вам свое сердце… Ее натура для меня — открытая книга. Ваши мольбы лишь раздражают ее, но когда вы войдете в ее дом как триумфатор, на которого со страхом взирают недруги, она тоже посмотрит на вас иными глазами… Пока же мы займемся тщательной подготовкой к осуществлению наших планов.
— Что вы имеете в виду?
— Поздним вечером сотня гугенотских домов будет особым образом помечена. А утром их охватит пламя… Вряд ли обитателям этих домов удастся спастись…
— Вам известно, где живет сейчас Марийяк?
— Разумеется! Он живет во дворце Колиньи. Сам адмирал умрет первым, а потом придет очередь Марийяка. Все продумано, и уже известен срок…
— И когда же?
— В воскресенье, двадцать четвертого августа. Это день святого Варфоломея.
— Что же, ступайте с Богом, Ваше Величество, — промолвил инок. — Мне же нужно поразмыслить над тем, что я скажу своей пастве.
Екатерина посмотрела на Панигаролу, и ей стало ясно, что уговаривать монаха больше не придется: его глаза подернулись пеленой, от него веяло грозной мощью и неукротимой ненавистью. Королева покинула келью; шепнув пару слов настоятелю, снова появившемуся в коридоре, она заторопилась в приемную, где сидела сопровождавшая ее дама, и скоро обе они разместились в экипаже.
Юная спутница Екатерины безмолвствовала.
— Тебя не интересует, о чем мы толковали? — осведомилась королева с деланной небрежностью.
Молодая дама подняла вуаль. Это была Алиса де Люс.
— Ваше Величество, — пролепетала она, — разве я осмелюсь расспрашивать вас?
— Я позволяю, можешь задавать мне вопросы… Не решаешься? Что ж, в таком случае я сама удовлетворю твое любопытство. Он простил тебя!
Алиса де Люс затрепетала.
— Ваше Величество… — еле слышно прошептала она.
Королева тут же сообразила, в чем дело.
— Ну конечно! Та бумага… Ты это имела в виду? Я отдала документ Панигароле: ему хочется самому вручить его тебе. Скажу больше! Он желает тебе счастья, ничем не омраченного счастья… Ты встретишься со своим ребенком, Алиса, и отныне не расстанешься с ним!
Алиса де Люс побелела, как полотно.
— Господи! — вскричала Екатерина. — Как это я запамятовала! Ты же скрываешь от Марийяка, что имеешь сына. Ну что ж, ты не увезешь малыша с собой; он по-прежнему будет жить в обители.
Читателю уже ясно, что королева от души поиздевалась над своей фрейлиной, пока экипаж катил в Лувр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138