Еще не зная, в чем дело, я сразу говорю: «Маргарита! Мне лишние неприятности ни к чему!» Но Самюэль разворачивает бумагу, а в ней – сутана, и мне, конечно, становится весело. Ты меня знаешь, я люблю хорошие шутки!..
От улыбки Любимчика кровь стыла в жилах.
– Знаю я ваши шутки… Вам – смех, а кому-то – слезы, – вздохнула больная.
– Нет людей веселее могильщиков, – засмеялся Любимчик. – Озоруем, как воробышки на кладбище. В общем, речь шла о том, чтобы исповедовать старика Морана. Он ведь словно язык проглотил, затаившись у себя в норке на улице Маркаде. Вот я и согласился отправиться к нему в сутане, тем более что Моран, похоже, много чего знал. Полковник ушел в могилу застегнутым на все пуговицы, но пуговицы-то и у него порой терялись, не так ли? Вдобавок он умел завоевывать доверие честных людей. Сколько лет Моран был сторожевым псом господина Боццо на улице Культюр! И я частенько думал: «Судя по всему, Моран мог бы много чего порассказать о том, где лежит добро нашего старичка, и голову даю на отсечение, что этого обнищавшего аристократа придется долго щекотать, прежде чем он объяснит, куда полковник запрятал шкатулку… Ну, ты знаешь, ту самую, с двумя листочками бумаги… А эти документики дорогого стоят, так ведь, воробьиный дед, если знать, как ими распорядиться?
Жафрэ закивал.
– Можно было поставить десять против одного, – продолжал могильщик, – что Моран пожелает исповедаться, как-никак он из благородных и девчонку свою колотил, чтобы она «Отче наш» на латыни вызубрила, так что вряд ли ему хотелось сойти в могилу, не облегчив душу и не покаявшись в грехах. Ну вот, надел я сутану и все остальное, что положено. Неплохой из меня получился священник, а, старуха? Нет, она отвечать не будет, она у нас прямо-таки святоша. Ну, значит, вырядился я и пошел. Что Моран жил хорошо – не скажу, но лекарства у него были и даже врач сидел у постели. Догадайся, кто? Доктор Абель Ленуар!..
Добрейший господин Жафрэ никогда не сквернословил, но при имени «доктор Ленуар» у него вырвалось весьма крепкое выражение.
– Меня могли расколоть в ту же секунду, – продолжал Любимчик, – но, к счастью, доктор был при деле. Я держался как ни в чем не бывало, и он, я уверен, ничего не заподозрил. Зато Моран, крепкий орешек, послал меня подальше, стоило мне заикнуться об исповеди. Но вот что интересно: даже в агонии он повторял одно и то же… Кстати, как зовут его малышку?
– Тильда, – ответил Жафрэ.
– Вот-вот, Тильда, – закивал Любимчик. – Ну так он твердил, как попугай: «Не забудь свою молитву, не забудь свою молитву, не забудь свою молитву…» По-моему, стоит потолковать с малышкой, как считаешь?
– Она здесь, – заметил Жафрэ, – я как раз за ней и приехал.
Любимчик вскочил с соломы.
– По собственному почину? – заинтересовался он.
– Нет, по поручению графини Маргариты, – ответил Жафрэ.
– Вполне может быть, – вступила в разговор госпожа Кадэ, – что господин Моран не захотел тебе исповедаться, поскольку узнал тебя, и доктор Ленуар тоже. А иначе с чего бы к нам на следующий день нагрянула полиция?
Любимчик подмигнул Жафрэ.
– Нет у нас привычки откровенничать со старухами, – проворчал хозяин мастерской. – Я ведь дождался доктора Ленуара и проводил его немного. Думаю, он уже никогда ни на кого не донесет!..
Жест Любимчика не оставлял ни малейшего сомнения в том, какая судьба постигла несчастного Ленуара.
– Вот, значит, почему девчушка прибрела на кладбище одна? – мирно осведомился добрейший Жафрэ.
– Именно, именно, – отозвался камнерез. – Доктору было бы довольно затруднительно присутствовать на чужих похоронах.
И, повернувшись к жене, Любимчик распорядился:
– Малышку сюда! Живо!
Не прошло и минуты, как девочка стояла перед Кадэ.
– Я дам тебе новенькую монетку в десять су, – ласково сказал ей Любимчик, – если ты прочтешь мне свою молитву. Ну начинай, будь умницей!
Тильда бегала во дворе с Клеманом и влетела в дом улыбающаяся и раскрасневшаяся. Но стоило заговорить с ней о молитве, как девочка сразу помрачнела и насупилась.
– Я ее так и не выучила! – жалобно пролепетала она. – Вы меня тоже будете колотить, как папаша Моран?
Ничего другого от Тильды добиться не удалось.
– Жена! – скомандовал раздосадованный Любимчик. – Уведи ее и отправляйся к себе на второй этаж. Я останусь тут со своим добрым приятелем Жафрэ. А ты запри дверь.
Добрый приятель Жафрэ не слишком обрадовался оказанной ему чести, но делать было нечего, и он остался.
Примерно через час он снова вышел на крыльцо – однако в полном одиночестве. Усевшись в фиакр, Жафрэ поехал в сторону Парижа. Тильда осталась у кладбищенского камнереза вместе со своим новым приятелем Клеманом, который уже раз десять спросил ее, почему она не прочитала молитву папаше Кадэ? Он же тоже не знает латыни…
В тот вечер в кафе «Лавочка» на Королевской площади добрейший Жафрэ, которого все считали холостяком или, в крайнем случае, вдовцом, впервые заговорил о своей жене, сообщив, что та намерена вернуться к семейному очагу.
Похоже было, что сам Жафрэ от этого не в восторге.
На следующий день полиция устроила обыск в мастерской камнереза Кадэ. Перевернули вверх дном все – даже надгробия, простучали пол, но так никого и не нашли, только чахоточная лежала у себя в каморке на втором этаже и надсадно кашляла.
Папаша Кадэ, Тильда и Клеман исчезли.
С полицейскими был красивый и очень бледный молодой человек; кажется, он был ранен и страдал от мучительной боли.
Появление этого господина взволновало чахоточную, на лице ее отразились и стыд, и страх. С трудрм заговорив с раненым, она назвала его по имени:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116