Ему-то и поклонился с величайшим почтением Моран.
– Приветствую вас, господин герцог, добро пожаловать в ваш дом, – проговорил отец Тильды.
Больной ответил ему едва заметным кивком.
Моран присоединился к слугам; все вместе они водрузили матрас, на котором лежал герцог, на носилки и, подхватив их, стали подниматься по ступенькам крыльца.
Малышка Тильда фонарем освещала им путь.

II
ВХОДИТЕ, МАДАМ!

Кучер тем временем закрыл ворота.
Их створки захлопнулись, и из кустов вынырнул ошеломленный Эшалот. С минуту смотрел он на запертые ворота, не в силах опомниться от изумления, а затем воскликнул:
– Хорошо быть ловкачом, я всюду успел, все увидел, но что это значит – хоть убей, не понимаю! Есть в мире, друг мой Саладен, такие тайны, в которых и сам черт не разберется! Нам вот, к примеру, известно, что породили тебя на свет Амедей и Ида, которую я почтительнейше обожал до самой ее безвременной кончины! И что же? А то, что твой распрекрасный отец оказывается вдруг среди этих людей, и ты получаешь право на богатое наследство. В основе любой тайны лежат деньги, но если неумело ими воспользоваться, то найдешь не счастье, а погибель. Ну, бежим отчитываться. Увидишь, какая каша заварится сейчас в «Срезанном колосе»!..
И Эшалот, которого не страшила никакая грязь, пустился со всех ног к Королевской площади.
Пустынную улицу Культюр все поливали и поливали струи ледяного дождя. Тускло светились витрины маленьких магазинчиков; заглянув в любой из них сквозь стекло, можно было увидеть такую картину: за прилавком застыла барышня, нет ни одного покупателя, а за приоткрытой дверью, в жилой комнате стеснились вокруг едва тлеющего камелька остальные домочадцы.
Говорят, что и в околотке Марэ можно заработать торговлей немалые деньги, но окружающая скудость убеждает скорее в обратном.
Зато известно, что жители Марэ настолько же любопытны, насколько унылы, и если бы отыскался благодетель, который взял бы на себя труд взорвать толщу серой скуки, царящей в этом несчастном квартале Парижа (кажется даже, что он и не в Париже вовсе, а в доброй сотне лье от него), ну так вот, возьми кто-нибудь на себя труд приоткрыть дверь каждого дома и сообщить его обитателям потрясающую, таинственную новость: мол, в вечерних сумерках живые вошли в мертвый дом! – тогда никто не испугался бы ни холода, ни дождя, и улицу мгновенно запрудила бы огромная толпа, словно опять началась революция. Из глубин темных переулков потекли бы люди-муравьи, пропахшие затхлой плесенью, шумливые, болтливые, но невольно умеряющие свое возбуждение, поскольку им неуютно на улице и непривычен свежий воздух.
Я уже видел такое, когда в Париже гремели пушки, видел в праздничный день и в день битвы; такое было, когда сообщили о часе появления хвостатой звезды, и еще тогда, когда первая весть о деле Тропмана всколыхнула даже тех горожан, которым не по карману даже самая дешевая газетенка. Так вот, в те дни казалось, что ни в одном районе Парижа не живет столько народа, сколько в нашем обычно пустынном квартале Марэ. Мне пришлось наблюдать, как разом распахивались все окна домов – на всех этажах, сверху донизу, выставляя на всеобщее обозрение неописуемую коллекцию мужских, женских, детских голов, настолько причудливую и неправдоподобную, что даже журнал «Вокруг света» не решился бы воспроизвести ее на своей гравюре.
Но в обычное время весь этот людской муравейник ведет себя тихо, мирно, скромно, можно сказать, ханжески, как будто железный закон, требующий от граждан соблюдения благопристойности и преследующий беспорядки, сковал именно квартал Марэ, который дремлет, скучая, между шумной площадью Бастилии, веселой страной школяров и вечной суетой Бульваров.
«Счастье приходит во сне», гласит пословица, но чтобы не упустить его, нужно пробудиться. Я не знаю, какая хвостатая звезда, какая революция и какое судебное дело взволновало бы улицу Культюр больше, чем загадка, вот уже много лет не дающая покоя здешним умам: почему пустует этот огромный дом, бросая изо дня в день, с утра до ночи, вызов всеобщему неутолимому любопытству?
И вот – ну надо же! – ключ к разгадке только что прокатил по улице в виде кареты, запряженной четверкой лошадей, и никто, никто этого не заметил! Вечно закрытые ворота (сколько любопытных взглядов обычно скользят по ним), распахнулись – и никто, никто не узнал об этом! Бестолковые караульные даже не подумали разослать повсюду своих людей, чтобы те, трубя в рожки, оповестили о сенсационной новости всех и каждого! Экипаж, запряженный четверкой лошадей, въехал во двор, тяжелые створки ворот опять сомкнулись, и тайна осталась неразгаданной. Из-за холода, дождя, дремотной лени зимнего вечера ни один обитатель и ни одна обитательница улицы Культюр не узнали, что счастье было совсем близко! Шарада, загадка, ребус могли разрешиться! И еще можно было бесплатно поглазеть на развязку душераздирающей драмы – а драма эта была, между прочим, поинтереснее тех, что показывают в театре за деньги.
На колокольне храма Святого Павла пробило девять, и жители Марэ еще немного посуетились, запирая на замки и засовы последние открытые лавочки. Монотонно и непрерывно лил все тот же ледяной дождь, и ничто не говорило о трагедии, происходившей за глухими стенами особняка Фиц-Роев. Этим вечером, как, впрочем, и всегда, он, казалось, спал подобно всем другим домам…
В просторной гостиной с четырьмя окнами на убогой кровати без балдахина и без полога, поставленной поближе к камину, лежал больной, которого привезли в карете. Возле кровати на ночном столике стояла открытая шкатулка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116