Но это была вовсе не та гостиная, которую мы навещали несколько часов назад и откуда виднелась тюрьма де ла Форс, возвышавшаяся позади развалин.
Гостиная, куда мы ступили сейчас, была куда просторнее, и обветшалая старинная мебель только добавляла ей величия.
В квартале Марэ, где дома, потеряв дворянские гордые гербы, перешли к мастеровым и ремесленникам, и сейчас можно найти настоящие жемчужины среди вещей, которые именовались когда-то «безделушками».
Меблировка гостиной в четыре окна, куда мы с вами вошли, отнюдь не отличалась кричащей роскошью, однако подобные жемчужины имелись и здесь. Впрочем, «безделушками» они могли бы называться лишь условно. Ведь главная особенность этого рода вещиц состоит в том, что они продаются и покупаются, частенько меняя хозяев. Тут же полноправными хозяевами были солидные кресла, обитые прекрасными, хоть и выцветшими гобеленами, а также картины и бронза. Они жили здесь и здесь же состарились.
Комната эта в доме Жафрэ напоминала домашнюю часовню, что хранит семейные реликвии.
Главной реликвией были стенные часы; наверху их красовался фамильный гербовый щит, поддерживаемый с двух сторон дикарями, вооруженными дубинками; циферблат был алой эмали с золотом – в общем, истинное сокровище немалого вкуса и большой цены. Щит делился на четыре части: первая и четвертая – цветов Англии, вторая – Шотландии, третья – Ирландии, и каждая перечеркнута полосой, что обозначало бастарда, ибо родоначальник Фиц-Роев был незаконнорожденным, а в центре щита, на лазури, сияло солнце, обозначая герцогов де Клар.
Два девиза английской короны один под другим венчали герб: «Бог и мое право» и «Стыд тому, кто дурно помыслит». Вокруг солнца вился девиз Фиц-Роев де Клар: «Свет прежде света».
Гербы эти повторялись повсюду, они были выложены над дверями и вышиты на креслах.

XVIII
ГОСТИНАЯ ЖАФРЭ

По правде сказать, почтенное общество, к которому присоединилась, помахивая огромным веером, госпожа Жафрэ в муаровом платье, не диссонировало с этой горделивой геральдикой. Гербу бастардов последнего католического короля Англии нечего было стыдиться собравшихся здесь аристократов и буржуа.
Чужаком казался лишь жалкий добряк Жафрэ, хозяин дома. Все остальные были будто у себя.
Всем известно, как украшает общество строгий сюртук нотариуса, облагораживая и лачугу, и дворец, даже если в его петлице не расцвела еще розетка Почетного Легиона – знак почтенного возраста или весомых заслуг.
Вот и у мэтра Изидора Суэфа благородства было хоть отбавляй. Узел его галстука соперничал в пышности с алым бантом ордена Почетного Легиона, а выражение лица сочетало невинность и доброту ребенка, поющего в церковном хоре, с таинственным величием жреца-друида. Белоснежные его волосы составили бы честь и самому Карлу Великому, что покоится в Экс-Шапель, но сорочка его была еще белее – словом, все в нем, включая даже вату в ушах, будило у окружающих любовь и почтительное любопытство.
Заметьте еще, что такие нотариусы у нас вовсе не редкость. Среди моих собратьев-романистов есть и любители оскорблять это почтенное сословие. Я выражаю им свое неодобрение, ибо питаю нежную любовь к талантам сих служителей закона и разделяю убежденность многих в том, что именно нотариус является символом благоприличия, чистоты и сдержанности; кстати, я вовсе не согласен с клеветниками, заявляющими, будто он (нотариус) как раз и отправляет людей на каторгу.
Впрочем, сейчас и каторги-то нет.
Я поместил мэтра Суэфа на первое место, потому что он был наиболее импозантен, но и остальные гости дома Жафрэ имели свои неоспоримые достоинства. Был здесь, например, доктор Самюэль: смесь строжайшей элегантности с изумительной уродливостью, которую, впрочем, тысячеустая молва приравняла к красоте. Сейчас он как раз достиг апогея своей славы, и к нему прямо-таки толпами ломились на прием богатые и знатные больные.
Никто не знал (да и вряд ли кто узнает), как именно распоряжался он своими колоссальными прибылями. Жил он аскетом, хотя гонорары его равнялись жалованью четырех министров и биржа не знала игрока счастливее, что, однако, не мешало этому игроку дорожить каждым су, словно мальчику на посылках при судебном исполнителе.
Рядом с ним сидела королева парижского высшего света, пациентка и давний друг доктора Самюэля, графиня Маргарита дю Бреу де Клар, чье имя мы не раз уже здесь упоминали.
Понадобился бы целый том, чтобы хотя бы вкратце поведать историю ее жизни, которая могла бы составить конкуренцию любому из интереснейших романов. Скажем только, что, пройдя через множество поразительных авантюр, где мужество и талант помогали ей больше, чем случайности, она, родившаяся где-то в низах и, похоже, в бедности, медленно и упорно поднималась вверх, торя себе дорогу сильной и безжалостной рукой и умело пользуясь как своим аналитическим умом, так и замечательной красотой. В королевский дом де Кларов она попала благодаря браку с Бретоном Кретьеном Жулу дю Бреу.
Но притязания ее опережали свершения.
Оказавшись на самом верху, она увидела куда больше, чем раньше, и пожелала всего, что увидела.
Она занимала почетное место в этой гостиной, где в изобилии теснились напоминания об аристократическом прошлом, но где и достопочтенной городской буржуазии был отведен свой уголок, как, это принято даже в самых высокомерных дворянских домах на улице Варенн. Маргарита была светской дамой Божьей милостью, как вопреки всему на свете Божьей милостью становятся поэтами: значит, так хочет Бог. Пути Господа неисповедимы, сказал еще Вергилий, правда, вовсе не имея в виду Сен-Жерменское предместье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116