Во всяком случае, передо мной стоял представитель чуждой мне расы, и в его глазах было нескрываемое желание при малейшей оплошности стереть меня в порошок. Однако всё обошлось. Против всепланетной визы он оказался бессилен и лишь угрюмо посоветовал не соваться без специального прикрытия в людные места.
– Лучше всего, мистер Шарль, садитесь на самолёт и убирайтесь в свой Париж.
– Неужели так опасно? – спросил я.
– Чернь непредсказуема, – нехотя объяснил миротворец. – Несмотря на все наши усилия, руссияне по-прежнему плодятся, как крысы.
На площадь уже выехали уборочные машины и железными крюками ловко забрасывали трупы в кузова. Я успел заметить вспыхнувшие радугами платья незадачливых гадалок…»
Как известно, Шарль де Кутюр пробыл в Москве целых две недели, но впоследствии всю оставшуюся жизнь провёл затворником в своём загородном поместье, не принимая даже репортёров. Зато книга «К берегам семи морей» мгновенно стала бестселлером и разошлась немыслимыми тиражами, получив вдобавок Пулитцеровскую премию – за гуманизм и правдивое отображение жизни вымирающих народностей…

* * *

Митя Климов вернулся в Москву аккурат к невольничьим торгам, ежегодному народному празднику, проводившемуся в первых числах сентября. Об этом празднике, учреждённом специальным указом Евросоюза в 2015 году, следует сказать особо, ибо в нём, как в капле воды, отразились многовековые чаяния сотен поколений руссиян. Собственно, невольничьими торгами светлый праздник прозвали простолюдины, в официальном постановлении он именовался как «День всеобщей справедливости», выражая в названии сокровенную суть торжества. В этот единственный день в году каждый обыватель имел право продать самого себя любому желающему за самолично назначенную цену. Веселье усугублялось тем, что все заключённые сделки имели юридическую силу только до следующего утра. Кроме того, в этот день объявлялся мораторий на отлов преступников, поэтому москвичи чувствовали себя в полной безопасности и спозаранку, одетые в свои лучшие наряды, собирались на площадях, где были установлены дощатые помосты для бесчисленных аукционов, а также накрыты столы для раздачи бесплатных угощений за счёт городского бюджета. Любой мог на халяву выпить кружку крепчайшего солодового пива и сожрать ароматную свежую чёрную булку из отрубей. Многие с голодухи набивали брюхо сразу, а потом весь день завистливо поглядывали на более терпеливых сограждан. Подступиться к халяве вторично было невозможно; тем, кто отоварился, ставили на ладонь несмываемый тёмно-синий знак в виде летящего голубка. С утра до ночи над взбудораженной, счастливой Москвой гремела музыка, артисты давали бесплатные концерты, а ближе к вечеру всенародно избранный мэр Марк Губельман объявлял начало карнавала чудес, по пышности не уступавшего тем, какие проводят в Бразилии и других южных странах. Естественно, на карнавале, особенно если отключали электричество, не обходилось без перестрелок и массовой резни, но это ничуть не омрачало праздничное настроение аборигенов, которые в этот день чувствовали себя настоящими людьми, бизнесменами и предпринимателями, и старались выжать из этого максимум удовольствий. Заканчивались народные гулянья далеко за полночь ритуальным возжиганием Вечного огня у мавзолея первого всероссийского царя Бориса (остальных до 1917 года новейшая история признала самозванцами). Рядом с мавзолеем в мраморных ковшах, испещрённых американской символикой, покоились останки его ближайших соратников и учеников – пламенного Чубайса, блистательного Гайдара (отец нации), неустрашимого, вечно молодого Немцова, великого правдолюбца Березовского (второй отец нации) и многих других героев, патриотов, преданных сынов отечества, порубивших на куски гидру коммунизма.
… Едва Митя Климов сошёл на перрон бывшего Курского вокзала, ныне носящего гордое имя Буша-младшего, как к нему кинулся оборванный пацанёнок лет десяти с истошным воплем:
– Купи меня, дяденька, купи меня!
Стряхнув ребёнка с ноги, Митя приподнял его за шкирку и, глядя в мутные от анаши глаза, строго спросил:
– Чего орёшь, пигалица? Зачем мне тебя покупать?
Малыш извивался, как червяк, но продолжал блажить:
– Дёшево, дяденька, совсем задаром… Пять зелёных или сотня деревянных… Купи, не пожалеешь. Давай поторгуемся.
Только тут Митя вспомнил, какой сегодня день, но сразу не мог решить, хорошо это или плохо. Наверное, всё-таки скорее хорошо, чем плохо. В праздничной суматохе он, пожалуй, меньше будет бросаться в глаза со своей нормальной аурой и скорее разыщет Деверя. Вдобавок малыш показался достаточно смышлёным, в этом возрасте процесс дегенерации иногда замедлялся.
– Как тебя зовут?
– Ванька Крюк. А тебя?
– Сможешь дворами провести на Самотёку?
– Хошь куда проведу. – Пацанёнок обнажил гнилые, ещё молочные зубки. – Денежки вперёд… Ладно, два доллара и пятьдесят деревянных. Дешевле соску не купишь.
Чего у Мити было много, так это денег, не пожадничал Улита, хотя сто раз повторил, что средства народные, чтобы не сеял как попало. Набитый валютой кожаный пояс со специальной пропиткой, выдерживающий прямой укол стального жала, обтягивал туловище под рубахой, да в карманах босяцкой куртки-брезентухи полно было мелочи на текущие расходы. Митя дал пацанёнку замусоленный доллар, тот завизжал от восторга и сунул бумажку за щёку. Митя предупредил:
– Только без фокусов, Ваня. Не вздумай лыко драть.
– Я не фраер, – обиделся пацанёнок. – Сделка честная. А ты не простой, да?
– Почему решил?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130