В том, что местком его поддержит, Будков не сомневался, не было еще случая, чтобы местком оспаривал его решения, хороший состав подобрался; кроме того, Будков знал, что сможет вызвать у слушателей искреннее возмущение Ливенцовым. Если это, конечно, понадобится. Но хотя Будков и обдумал все и решение свое как будто оправдал, суровый приказ сочинить он никак не мог, рука не подымалась; кривясь, он ждал нервного звонка Петра Георгиевича, звонок этот подтолкнул бы его, может быть… А пока он избегал встречаться с женой Ливенцова, не хотел видеть ее заискивающие глаза, да и Лизин взгляд выдержать было нелегко, хотя он объяснял Лизе о клубе, о мечте сотен людей, и она кивала, соглашаясь с ним.
«Да», — вздохнул Будков и достал сигарету.
Вот что шло славно, так это дела со щебеночным заводом. Будков даже и не предполагал, что все кончится так удачно. Когда он узнал, что из Новосибирска едет к ним комиссия, он расстроился и все прикидывал, как ему выкручиваться. Страшного, правда, за ним ничего не было, кодексы он не преступал, никогда бы не пошел на это, но кое-что ради дела нарушил, на кое-что ради дела закрыл глаза, действия его принесли пользу стройке, это уж точно, жаль только, что потом начались на пущенном заводе неполадки, которые в спешке Будков не смог предвидеть. Если бы его действия открылись, конечно, его принялись бы прорабатывать, и это было бы неприятно, хотя Будков и знал, что в конце концов обо всем забыли бы, ведь не ради себя старался он, а ради дела.
Но комиссией оказался добрейший Анатолий Сергеевич, новосибирский Ионыч, у которого ни смелости, ни желания не было искать криминал в действиях строителей, он все в проекте раскапывал недочеты и раскопал-таки… Новыми же идеями Будкова, светлой головой его Анатолий Сергеевич был восхищен и подавлен, и Будкову он, естественно, нравился. «Вот и славно, вот и славно, — повторял про себя Будков, — что так все кончилось, хороший старичок, хороший… Да я ничего плохого не сотворил…» И волнения двух последних недель, всякие догадки, чем обернется приезд комиссии, отчаянные обещания самому себе в двадцатый раз: «Хватит, довольно авантюр, это была последняя, лучше уж не лезть вперед, а делать точно по правилам», все это стало несущественным, пережитым, и снова пришла вера в удачу и счастливую звезду его хлопотливой и нелегкой жизни.
И уж тут Будкову и разговор с Олегом перестал казаться неприятным, он с удовольствием вспоминал, как осадил и сломал этого сейбинского оратора Плахтина, неглупого парня, неглупого, да и что ему тут было волноваться, ведь тот таежный мостик и вправду чепуха по сравнению с щебеночным заводом.
«А Испольнов-то каков! Впрочем, что от него можно было ждать». Но, злясь на Испольнова, Будков понимал, что отплатить за его предательство, хотя какое это предательство — предают друзей, отплатить за его подлость он не сможет. Да и не станет. Было бы паршиво, если бы он в свою очередь сотворил подлость, опустился бы до обид и принялся бы мстить. Пусть Испольнов поскорее убирается из Саян со своей компанией, поскорее, это к лучшему.
И все же Будкову приятно было вспомнить те знойные дни, когда они с Васькой и Васькиной бригадой вкалывали на Сейбе. Ребята подобрались шальные, мастера, руки что твои слябинги-блюминги, все могут, попросили бы их да к прочему поллитру бы пообещали — парни эти и кижские соборы поставили бы в тайге, а как они мост делали, сколько раз Будков, уловив секунду, смотрел с наслаждением на мелодичную их работу и думал: «Надо же, как здорово, как прекрасно, вот так бы и мне с ними всю жизнь и ни о чем больше не думать, ни о каких планах, ни о каких Фроловых». Будков слушался всех команд, удивлялся Васькиной краткости, умению бурлацкой лямкой тянуть за собой мужиков. Лишь в тихие часы вечерней усталости позволял себе Будков разговаривать с Испольновым на равных, и, может, зря, а может, нет, все как на духу выкладывал Ваське, не умел тогда держать за зубами то, что его волновало. А он жил мостом и тем, ради чего этот мост строился. И сейбинские парни, казалось Будкову, понимали его.
Те месяцы, что Будков начинал быть инженером в Саянах, приглядывался да примеривался, в шкуру итээровскую влезал, повезло ему с начальником — хриплоголосый Фролов принял его к себе в прорабы. Походил Фролов на гоголевского городничего, седые волосы его торчали свинцовым ежиком, воротничок кителя был туговат для шеи, а крючки да пуговицы Фролов не привык расстегивать. Понимал Фролов, что нужно ему отодрать от себя привычки, приобретенные в долгие годы работ с заключенными и оргнаборовцами («какие мы дороги строили»), многое он уже понимал, однако трудно было ему переродиться, и даже на мастеров он рычал, а ведь пытался сдерживать себя.
Поначалу Будков на рожон не лез, просил себя не горячиться, он считал, что после диплома главное для него восстановить уверенность в себе самом. Фролов, конечно, возмущал его, но, несмотря на всю солидность и свирепость, начальник поезда скорее вызывал у Будкова иронию. Будкову казалось, что время Фролова кончилось, что все и всюду — и в Курагине, и в Абакане — видят самодурство Фролова, его полную техническую беспомощность или хотя бы обыкновенную человеческую тупость, а потому вот-вот, ну не сегодня, так завтра, но уж обязательно с позором Фролова выгонят. Но шли дни, недели, месяцы, а Фролова не выгоняли. Его журили часто, иногда взыскания объявляли, а иногда и благодарностями в приказе обласкивали, потом снова журили, но гнать не гнали.
И когда перестал Будков чувствовать себя несмышленым практикантом, узнал на своей горбине, что к чему, а Фролов все был над ним, все командовал им, все мешал ему и другим мешал, это начало раздражать Будкова всерьез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123