Дверь хлопнула. Надя подняла голову и увидела Олега.
— Что с тобой? — спросил Олег.
— Голова болит, — соврала Надя, — ужасно болит. Погода такая. Я, пожалуй, не пойду к мосту. Не смогу.
— Лежи, лежи, — сказал Олег. — Я пойду. Только сейчас носки переодену, старые промокли, и воды напьюсь, весь день со вчерашнего жажда мучит. Тебя нет?
— Нет.
Он подошел к ней, улыбался смущенно и виновато, протянул руку, чтобы погладить ее волосы, она поняла это, поморщилась, отпрянула, словно прыгала на нее жаба.
— Не надо, не надо! — сказала Надя. — Когда болит голова, лучше ее не трогать.
Он остановился, огорченный, ничего не сказал, повернулся, пошел к столу. Она закрыла глаза, лежала так, слышала, как он гремел табуреткой, присаживаясь, чтобы переодеть носки, слышала, как шлепались на пол его сапоги, как потом он лил из чайника воду и размешивал сахарный песок ложечкой и она звякала о стеклянные бока стакана. Все эти звуки раздражали Надю, они были бесконечными, она лежала, стиснув зубы, и думала: «Я не выдержу это, у меня и вправду расколется голова, когда же прекратит он пить и чмокать и ложечкой крутить сахар, я не выдержу, мне противно слышать это, и сам он противен мне, господи, до чего я дошла!»
Она открыла глаза. Олег стоял у порога в нерешительности, может быть ждал от нее слов.
— Ну иди, иди, — сказала Надя, — я попробую уснуть, хоть бы все прошло!
— Хорошо, — кивнул Олег и открыл дверь.
— Да, — сказала вдруг Надя, — я вспомнила тут… Знаешь, а твоя мать любила моего отца. Может быть, и сейчас она его любит… Ты не знал этого?..
— Нет, — замер на пороге Олег.
— Дважды я слышала, как приходила к отцу твоя мать, как говорила ему о своей любви. А он отвечал ей, что он однолюб…
— Почему ты рассказываешь это сейчас? — глухо проговорил Олег.
— Не знаю… Вспомнила, и все… Ну иди, я попробую заснуть…
Он ушел молча, а она так и не закрыла глаз, лежала и думала о том, что она подлая женщина, что вместо неизвестно зачем явившихся слов об отце и матери Олега ей надо было сказать Олегу правду и уйти от него, все равно ничего не изменится, над сумасбродным родом Белашовых висит проклятье, ее отец никак не мог поверить, что Надина мать погибла, он все ждал ее, наверное. Он выгонял из дома Олегову мать, красивую и властную женщину, и все твердил ей, что он однолюб, однолюб, однолюб и в их роду все однолюбы. Неужели и вправду достался ей в наследство драгоценный подарочек и потерять она его не сможет, как черепаха свою костяную коробку? «Нет, все пройдет, все пройдет, — повторяла она про себя, как будто уговаривала, — все пройдет, все пройдет…» И вдруг, словно в подтверждение этих маятником качающихся слов, ей стало спокойнее, и она почувствовала, что и вправду может заснуть.
22
В коридоре Олег остановился.
Портянка, намотанная поверх носка, в левом сапоге сбилась и мяла Олегу пальцы.
Олег подумал, что он чересчур волновался в присутствии жены и спешил, а теперь придется стягивать сапог.
В коридоре было темно, и он вышел на крыльцо. Ветер как будто бы дышал, и дождевые капли летели на крыльцо, обдавали Олега. Олег всегда мучился с портянками, не раз дело кончалось волдырями, и теперь он старался, обтягивая фланелью ногу, и мечтал о сухом дне, когда можно будет надеть мягкие модные туфли. Сапог был тяжелый, намокший, и руки от прикосновений к нему стали грязными.
По улице Олег зашагал осторожно и был доволен, что ему приходится идти по лужам, потому что торопиться к мосту он не намеревался.
«Надо же, — думал Олег, — мать-то моя… Приходили об этом мысли, но я над ними смеялся… Надя не могла сказать неправду, она-то знала, видела… А мать? Вот так да… А отца моего она любила? Наверное, да. Но он уже лежал в украинских степях девятый год… А что ею двигало тогда? Страх?.. Теперь понятно, почему мать так нервничала, с такой яростью пророчила мне несчастия с загадочной для нее девчонкой из белашовского рода».
«А может быть, мать была права?» — обожгло его.
И тут он стал думать о том, что его больше взволновала не суть рассказа о матери, не открытие ее любви, а сам факт Надиного рассказа. «Почему именно сейчас открыла она мне давний секрет, — подумал Олег, — почему именно сейчас? То ли расстроить меня хотела, то ли намекнуть, что и у нас, как и у наших родителей, ничего не получится? И глаза у нее были испуганные и брезгливые, когда я хотел погладить ее волосы… Плохо у нас с ней. Плохо…»
И он снова уверил себя в том, что она его не любит. Это для него и раньше было ясным, как дважды два. Правда, иногда он разрешал себе заблуждаться, потому что в заблуждении ему было легче жить. До поры до времени, до сегодняшнего дня, до нынешней минуты, до Надиных брезгливых глаз. «Ну и что мы будем делать дальше? Разойдемся… А что подумают вокруг, будет ужасно стыдно…»
И он понял — в приключившейся с ним истории его будет тяготить не только то, что у них с Надей жизнь не получится и им придется разойтись, но главным образом то, что их развод будет выглядеть смешным и некрасивым, так быстро, после вчерашней свадьбы, и его, Олега, никто не поймет, но все осудят и с удовольствием изберут мишенью для острот. Все же, если Надя его не любит, а так оно наверняка и есть, надо будет упросить ее соблюсти приличия, и ей ведь ни к чему вызывать скандал, впрочем, со своим шальным характером она и сегодня может уйти к Терехову.
Всегда, когда складывалась вдруг в его жизни тяжелая ситуация, Олег в мельчайших подробностях представлял себе худший исход, потому что никогда не верил в то, что сможет выйти со щитом, и теперь его тренированное воображение показало ему картины унизительные и жестокие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123