Он даже заулыбался и, пробираясь в грязи к сейбинскому спуску, представлял, как все произойдет, и видел любящие Надины глаза.
23
— Сапоги у тебя не дырявые? — спросил у Олега Рудик Островский.
— Нет.
— А у меня дырявый левый сапог. И дырочка-то всего ничего, как от гвоздя, через нее вода заходит, а из нее — шиш. И хлюпает, и хлюпает. Дай-ка я о тебя обопрусь.
Олег, обхватив маленького Рудика за плечо, поддерживал его, а Рудик, покачиваясь и поругиваясь, стянул с себя сапог и потом с удовольствием вылил из него воду.
— Возьми у меня левый сапог, — сказал Олег и наклонился с готовностью.
— Зачем, зачем! А ты?
— Я только пришел, — великодушно сказал Олег, — а вы тут крутитесь. Как-нибудь выдержу.
— Нет, нет, у тебя и сапог-то больше размера на четыре. Нет, нет, и не думай. Слушай, прекрати. Я сейчас побегу в сушилку, там мы свалили сапоги со склада.
Рудик уходил, ковылял и прихрамывал, спешил, как будто без него могли произойти здесь события чудовищные, оборачивался часто и махал рукой, подбадривая Олега. Олег смотрел Рудику в спину, и ему было жалко, что Рудик отказался от его помощи, и все же Олег радовался собственному великодушию и готовности к жертвам ради других. «Вот видишь, — сказал он самому себе, — видишь, как все хорошо, а теперь надо встать в цепочку со всеми…»
Наверху, в поселке, было много суеты и беготни, и думалось, что у моста, внизу, варится большая каша, от которой горячие брызги летят по Саянам. Олег удивился, оглядевшись, спокойствию оберегающих мост людей и тишине водяной осады, тишине, потому что к шуму Сейбы привыкли, а люди были молчаливы и их нынешние враги — прижавшиеся к воде упрямые, темные стволы — были тоже молчаливы. Худые багры или просто ободранные наспех стволы молоденьких деревьев без всякого почтения прыгали на спины сытых намокших великанов и толкали их, погоняли их, учили их уму-разуму, как нашкодивших недоростков, за шиворот тащили их к пенистым промывам между бревенчатыми срубами. Багров-погонял было много, и они то и дело, покачиваясь, ныряли в Сейбу.
— Ну вот видишь, Олег, сапожок-то ничего! Понял?
Олег обернулся. Рудик уже стоял рядом, руки воткнув в боки, с удовольствием пританцовывал, показывая, какой он раздобыл хороший сапог.
— Ничего, — сказал Олег, — только у тебя оба правых.
— Наше дело правое, — сказал Рудик, — мы победим. А чего ты стоишь? — спросил он тут же. — Пошли.
— Куда-нибудь, где погорячей, — обрадовался Олег.
— Пошли, пошли.
Рудик тянул Олега за рукав к мосту, как будто бы минуту назад Олег сопротивлялся и только силой можно было заставить его идти к воде. Олег шагал, посмеиваясь, поглядывая на суетливого в движениях Рудика со снисходительной добротой взрослого человека, но был благодарен ему, потому что, не явись Рудик, проболтался бы он без дела долго, неприкаянный, брезентовой тенью на синем фоне, растерянным инспектором-надзирателем, так бы и не знал, где ему назло стихии приложить физические усилия. Бригад тут не было, все смешалось, никто никем не руководил, да и не надо было руководить, подгонять кого-то, все знали, зачем они здесь, как знали и то, зачем они отправились в Саяны из теплых сухих мест с асфальтом или хотя бы утоптанной, желтой в зелени тропкой под ногами. Каждый сейчас словно бы импровизировал, как в изобретательном диксилендовом оркестре, делал то, что умел, не суетясь, но со злостью, уж если ввязались в передрягу с Сибирью, недреманным оком помаргивающей тайгой, коренастыми и крепкоскулыми, как Батыевы всадники, колючими горами, прячущими в холодных долинах мокрые ветры, раз уж пробились в медвежьи хмурые владения, отступать было нельзя ни на шаг, ни на пядь, ни на пролет моста.
Олег шагал, узнавал своих молчаливых товарищей, кивал им, улыбаясь, словно не видел их долго, и они улыбались ему, вспоминали, наверное, вчерашнюю свадьбу.
— Сюда, сюда, — сказал Рудик. — Тут я стоял. И ты тут пристраивайся. Вот палки валяются, хватай…
Здоровые, неошкуренные жердины с отбитыми сучками лежали на траве, порядочных, всамделишных багров было в поселке мало, пришлось в последние часы в суматохе губить молоденькие деревья, времени не оставалось на сожаления. Олег выбирал себе шест неторопливо, но все же долго, а Рудик уже орудовал, тыкал в летящие стволы, уворованные Сейбой из лесозаводской запани, ржавым костылем, вбитым в жердину, вмятым в сочную еще мякоть осинового туловища.
Шест, выбранный Олегом, был тяжеловат и не слушался его рук, короткая рогатина шеста соскальзывала с мокрых спин бревен или только чуть-чуть утапливала темные громадины, но они тут же выныривали и летели дальше, так и не свернув со своей дороги, и ребятам, стоявшим ближе к мосту, приходилось толкать их усердно к пенистым промывам. Олег огорчался поначалу, но потом он решил, что сразу ремеслу плотогона не научишься, а кто-нибудь исправит его неловкость, людей стоит за ним много. Сейба била в его сапоги, холодила ноги и пахла травой и листьями смородины, за спиной Олега темнел откос уцелевшей насыпи, парни, что теснились ближе к мосту, вынуждены были шагнуть в воду глубже, и Олег завидовал им. Он старался перехитрить ворочавшийся в его руках шест, подчинить его себе, чтобы как пальцами, деревянными и гигантскими, прихватывать бревна и тянуть их к стрежню промоины. И когда вдруг он рогатиной шеста ловко ухватился за обрубок сука, когда он словно бы вцепился в загривок невиданного сейбинского зверя и отволок его прямо к багру своего соседа справа, он обрадовался и закричал Рудику:
— Видел, как мы их! Мы еще им покажем!
Рудик закивал и ткнул ржавым костылем в бок соснового кита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123