Все еще размышляя над этим, он проводил мистера Ганна в гостиную.
— А, вот и ты, папик, — сказала дама. — Знаешь, папик, до чего здорово? Мистер Шоттер — американец!
Честные глаза мистера Ганна радостно засветились.
— А! В таком случае, мистер Шоттер, вы человек, открытый чувствам. И вы поймете. Вы не сочтете странным, что человек всю жизнь томился тоской по месту, где родился.
— Вовсе нет, — вежливо ответил Сэм и не стал напоминать своему гостю, что чувство это, весьма похвальное, разделяют с ним практически все самые известные среди американских авторов популярных песен.
— Ну, вот что я чувствую, мистер Шоттер, — с добродушной прямолинейностью сообщил мистер Ганн, — и не стыжусь признаться в этом. Этот дом мне очень дорог. Я в нем родился.
— Да, мисс Ганн мне говорила.
— А, она вам говорила? Да, мистер Шоттер, я человек, который навидался людей и городов. Я жил в лачугах бедняков. И поднялся, если мне позволено так сказать, столь высоко, что встречаю теплый прием во дворцах богачей. Но никогда, беден ли я был или богат, из моей памяти не изглаживалось это место и освящающие его воспоминания детства.
Он умолк. На последних словах его голос дрогнул и перешел в шепот, а теперь он резко обернулся и отошел к окну. На мгновение его плечи многозначительно затряслись, а тишину комнаты нарушил звук, смахивающий на подавленное рыдание. Но секунду спустя он вновь обернулся прежним закаленным энергичным Дж. Фелкином Хаггенбаккером, а вернее — Томасом Г.Ганном, которого очень уважали и, может быть, слегка побаивались в питтсбургском клубе «Ротари».
— Ну, не стану отнимать у вас время, мистер Шоттер. Вы, без сомнения, занятой человек. Позвольте мне быть кратким. Мистер Шоттер, мне нужен этот дом.
— Что? — сказал Сэм. — Что вам нужно?
Он был совсем сбит с толку, так как не ожидал, что вдруг попадет в бешеный водоворот деловых переговоров.
— Да, сэр, мне нужен этот дом. И позвольте сказать вам, деньги — не препятствие. Денег у меня много. — Небрежным жестом он отмахнулся от денег. — У меня есть мои прихоти, и я могу их оплачивать. Сколько вы хотите за дом, мистер Шоттер?
Сэм почувствовал, что ему надо сохранять голову ясной. Он не собирался продавать хоть за все золото Питтсбурга дом, который, во-первых, ему не принадлежал, а во-вторых, соседствовал с домом Кей Деррик.
— Мне очень жаль… — начал он.
Мистер Ганн остановил его, извиняюще подняв ладонь.
— Я был слишком нетерпелив, — сказал он. — Чересчур поторопился. Моя дурная привычка. Когда я искал золото в Неваде, ребята меня прозвали Ганн-Скорострел. Мне следовало бы изложить мое положение яснее.
— Я вполне понимаю ваше положение.
— Значит, вы понимаете, что для меня это не просто дом, это святыня?
— Да-да, но…
— Он хранит, — сказал мистер Ганн, ни на йоту не кривя душой, — нечто очень для меня дорогое.
— Да, но…
— Это храм моего детства, моего невинного, счастливого, безмятежного детства. В этой самой комнате я играл во всякие игры у колен моей матушки. Здесь я читал с ней Святое Писание в переложении для детей. Здесь моя матушка садилась за рояль и пела о син… сини небес…
Вновь его голос замер. Он высморкался и вновь отошел к окну. Но, хотя он не сомневался, что достиг апофеоза актерского искусства, для всхлипывания он не мог бы выбрать более неудачного слова. Сэма словно ударило электрическим током. Дремлющая память откликнулась на кодовые звуки.
Син… син… Синг-Синг! Теперь он вспомнил, где в первый раз видел этого человека.
Лига заботы об обитателях этого самого знаменитого исправительного учреждения Америки для облегчения монотонного существования заключенных периодически организует спектакли, которые ставятся и играются этими тюремными птичками. Когда предприимчивый грабитель не грабит, то он, вполне возможно, заучивает слова какой-нибудь модной песенки, чтобы исполнить ее на следующем гала-представлении.
И вот на один из этих спектаклей полтора года назад Сэма привез его приятель репортер. И гвоздем вечера был этот самый Томас Г.Ганн, тогда всего лишь тюремный номер, исполнявший роль сенатора.
Мистер Ганн продолжил свои красноречивые убеждения. Он снова говорил о своей матушке, и говорил превосходно. Однако свою аудиторию он не заворожил. Сэм прервал поток его красноречия.
— Мне очень жаль, — сказал он, — но, боюсь, этот дом не продается.
— Но, мистер Шоттер…
— Нет, — сказал Сэм. — У меня есть особая причина оставаться здесь, и я останусь. А теперь, боюсь, мне придется попросить вас…
— Может быть, я заеду вечером и мы продолжим? — умоляюще сказал мистер Ганн, с некоторым удивлением обнаружив, что его оттеснили на крыльцо и ему пришлось занять последнюю линию обороны.
— Бесполезно. К тому же вечером меня не будет. Я приглашен на обед.
— Но кто-нибудь будет? — спросила мисс Ганн, внезапно нарушая свое долгое молчание.
— Ну да, — ответил Сэм с некоторым удивлением. — Человек, который тут работает. А что?
— Я просто подумала, что мы бы приехали, а он показал бы нам дом и сад.
— Ах так! Ну, всего хорошего.
— Но послушайте…
— Всего хорошего, — сказал Сэм.
Он запер дверь и направился на кухню. Фарш задумчиво курил трубку, откинувшись на стуле к стене.
— Кто это был, Сэм?
— Кто-то, кто хотел купить дом. Фарш, назревает что-то подозрительное.
— Да ну?
— Помнишь, как я указал тебе на человека в этом баре на Флит-стрит?
— Ага.
— Ну так к дому приценивается как раз он. И помнишь, как я сказал, что вроде бы уже его где-то видел?
— Ага.
— Ну так я вспомнил где. В Синг-Синге. И он там отбывал срок.
Ступни мистера Тодхантера со стуком впечатались в пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78