И заговорила холодно и враждебно, я все слышал, потому что она взяла на руки эту злобную тварь Бартоломью и зажала ему пасть рукой - я бы такого в жизни не сделал, осыпь меня золотом. - Что вам угодно? Бартоломью молчал, слышимость была великолепная. Голос Пинкера звучал слегка приглушенно за стеклянной дверью, но все равно можно было разобрать каждое слово. - Стиффи! - В чем дело? - Можно войти? - Нет, нельзя. - Я кое-что принес. Юная шантажистка в восторге взвизгнула. - Гарольд! Ты ангел! Неужели ты все-таки раздобыл ее? - Да. - Ах, Гарольд, какое счастье, какая радость! Она в волнении открыла балкон, в комнату ворвался холодный ветер, коленкам под брюками стало холодно. Ветер ворвался, но Пинкер почему-то не вошел. Он мялся на балконе, и через минуту я понял причину его нерешительности. - Скажи, Стиффи, а твой пес не бросится? - Нет, нет. Подожди минуту. Она отнесла животное к чулану, где висела одежда, бросила его туда и закрыла дверь. Никаких сообщений из-за двери не последовало, поэтому надо полагать, что тварь улеглась на полу и заснула. Скотч-терьеры - философы, они легко приспосабливаются к переменам жизни. Тяпнут слабого, от сильного убегут. - Путь свободен, мой ангел, - сказала она, возвращаясь к балкону, и переступивший порог Пинкер заключил ее в объятия. Они закружились, и сначала было трудно разобрать, кто из них где, но вот он разжал руки, и я наконец увидел его отдельно от нее и с ног до головы. Он здорово раздобрел за время, что мы не виделись. Деревенское сливочное масло и несуетливая жизнь, которую ведут священники, прибавили еще несколько фунтов веса к его и без того внушительной комплекции. Тощий, долговязый спортсмен Пинкер остался в нашей ранней юности, на "Великопостных гонках". Однако я скоро понял, что изменился он только внешне. Он чуть не упал на ровном месте, споткнувшись о ковер, налетел на оказавшийся поблизости столик и, как ни трудно это было, умудрился его опрокинуть, - нет, передо мной все тот же нескладеха Пинкер, у которого обе ноги - левые, и если его отправить в переход через великую пустыню Гоби, он в силу особенностей своей физической конституции непременно собьет кого-нибудь с ног по дороге. В былые времена в колледже физиономия Пинкера вечно сияла здоровьем и радостью. Здоровье осталось - он напоминал одетый священником бурак, однако с весельем дело обстояло не столь благополучно. Лицо было встревоженное, мрачное, наверно, совесть совсем искогтила его. И не наверно, а точно, потому что в руке он держал ту самую каску, которую я видел на голове полицейского Юстаса Оутса. Он резко и поспешно сунул ее Стиффи, будто каска жгла его, а Стиффи в восторге издала вопль, полный неги и ласки. - Вот, принес, - тупо сказал он. - Ах, Гарольд! - И перчатки твои тоже принес. Ты их забыла. Я одну только принес. Другой не нашел. - Спасибо, любимый. Бог с ними, с перчатками. Ты у меня настоящее чудо. Расскажи мне все в подробностях. Он открыл было рот, чтобы рассказывать, да так и застыл, - я увидел, что он в ужасе глядит на меня. Потом перевел взгляд на Дживса. Нетрудно догадаться, какие мысли проносятся в его мозгу. Он спрашивал себя, кто мы - живые люди или из-за нервного напряжения, в котором он живет, у него начались галлюцинации. - Стиффи, - прошептал он, - ты, пожалуйста, сейчас не смотри на комод, но скажи, там кто-то сидит? - Что? А, да, это Берти Вустер. - Правда, он? - Его лицо посветлело. - Я был не вполне уверен. А на гардеробе тоже кто-то есть? - Там камердинер Берти, Дживс. - Приятно познакомиться, - сказал Пинкер. - Очень приятно, сэр, - отозвался Дживс. Мы с Дживсом спустились на пол, и я шагнул к старому другу, протянув руку. - Ну, здорово, Пинкер. - Привет, Берти. - Сколько лет, сколько зим. - Да уж, давненько не виделись. - Ты, говорят, священником стал. - Верно. - Как прихожане? - Отлично, спасибо. Наступила пауза, и я подумал, хорошо бы расспросить его об однокашниках кого он видел в последнее время, о ком что слышал, - словом, как обычно при встрече двух друзей после долгой разлуки, когда говорить особенно не о чем, но мне помешала Стиффи. Она ворковала над каской, как мать у колыбели спящего младенца, но тут вдруг возьми да и надень каску на себя, и при этом громко рассмеялась, а Пинкеру это было как нож в сердце, он снова ужаснулся тому, что сотворил. Вы наверняка слышали выражение: "Несчастный слишком хорошо знал, что его ждет". Так вот, это сейчас в полной мере относилось к Гарольду Пинкеру. Он прянул как испуганный конь, налетел на еще один столик, шагнул заплетающимися ногами к креслу, опрокинул его, потом поднял, поставил, сел в него и закрыл лицо руками. - Если об этом узнает младший класс воскресной школы! - простонал он, дрожа всем телом. Я хорошо понимал друга. Человек в его положении должен вести себя очень осмотрительно. Прихожане ожидают от священника ревностного исполнения своих обязанностей. Они представляют себе его пастырем, который читает проповеди о разных там хеттеях, аморреях и как они еще называются, возвращает мудрым словом на путь истинный грешника, кормит супом болящих, поправляет им подушки, ну и все прочее. Когда же они обнаружат, что он стащил у полицейского каску, они изумленно посмотрят друг на друга с осуждением в глазах и спросят, достоин ли этот человек выполнять столь высокую миссию. Вот что тревожило Пинкера и не позволяло быть прежним жизнерадостным священником, который так весело смеялся на последнем празднике в воскресной школе, что все до сих пор не могут его забыть. Стиффи захотела приободрить возлюбленного. - Прости меня, милый. Если ее вид тебя расстраивает, лучше я ее уберу. Она подошла к комоду и засунула каску в ящик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73