А там был Рассел Кроу? Рассел Кроу (р. 1964) – американский киноактер.

– Что-то не припоминаю.– Да ладно тебе, Черный Джек. Говорят, он трахает Клио.– Да там вроде никто не трахался.– Ну а Энрике? – интересуется Карла.– Какой Энрике?Она вскрикивает из-под копны своих замаринованных волос:– Как ты можешь быть настолько… не в теме? – Клио и с этим Энрике трахается, да?– Тебе надо было взять с собой меня, Джек. Ты бросил меня, – дразнится Карла. – Ты бросил меня. Ушел ты один, а я осталась одна.Я определенно должен спросить про это безумство с волосами:– В честь чего это?– Субботний вечер, – отвечает она. – Каждый субботний вечер – это особый повод.– Новый приятель?– Не-а, новое настроение.Она завершила какую-то решающую стадию процесса окраски. Теперь мы переходим в гостиную, где она лопаткой наносит на лицо зеленую массу. Остаются только глаза, губы и ноздри.– Итак, Черный Джек.– Да.– Думаешь, Клио прикончила муженька?– Честно говоря, не знаю. Вскрытия не было, а теперь тело уже кремировали, и мы можем никогда не узнать правду. Возможно, Джимми и сам утонул, а возможно, ему помогли. В любом случае вдова кует железо, пока горячо.Карла замечает:– Охренеть, поверить не могу, что она пела на похоронах.– Продвигала свой новый альбом.– Опупеть! Что ты напишешь в своей статье?Хороший вопрос, черт побери.– Ну, думаю, я напишу, что сестра Джимми требует тщательного расследования обстоятельств его смерти. И еще, что есть расхождения в показаниях свидетелей.– А кто у нас свидетели? – интересуется Карла сквозь свою лягушачью маску.– Клио, естественно, и Джей Берне, – докладываю я, – тот, что из «Блудливых Юнцов». Он нырял вместе с Джимми.– А что, если он подтвердит рассказ Клио?– Тогда я вусмерть напьюсь и уползу писать про дохлых раввинов.Карла показывает на свое лицо:– Не могу говорить. Маска застывает.Звонит телефон. Она знаками велит мне ответить.– Дом Карлы Кандиллы, – произношу я в трубку с акцентом британского дворецкого.– Кто это?– А, привет Анна. – У меня срывается голос. Сердце подпрыгивает. Язык превращается в кусок мела.– Джек?– На Карле грязевая маска. Она не может шевелить губами.На другом конце провода я слышу знакомый вздох. Затем Анна говорит:– Что ты там делаешь?Трясусь, как последний наркоман во время ломки, так и подмывает меня сказать.– Мы сплетничаем о моде, музыке и моделях. Карла говорит, что я «не в теме», и это еще мягко сказано. Кстати, хотел тебя спросить: зачем ты досаждаешь звонками своему дитятку в столь поздний час?Она вроде даже рассмеялась:– Я только что вернулась, Джек.– Ага.– Я уезжала из города, – продолжает она.Какой я умный, что спросил. Я плавно меняю тему:– Ясно. У тебя все хорошо?– Да, – говорит она. – А у тебя?– Еще лучше, – вру я. – Мой сорок шестой год подходит к концу, и я, похоже, счастливо его переживу. Без навязчивых идей. Это был тяжелый год для плохой кармы – Кеннеди и Оруэлл.– И не забудь Оскара Уайльда, – роняет Анна.– Уайльд? Я думал, ему было сорок пять.– Нет, сорок шесть, – поправляет она. – Я не знала, но только что посмотрела одну его пьесу в Лондоне. В программке была его биография. А как у тебя на работе?Известие об Оскаре Уайльде выбивает меня из колеи, равно как и мысль о том, что Анна ездила в Англию без меня.То есть с другим.– Джек?– В газете все отлично, – говорю я. – Готовлю крупную статью – кстати, потому и заехал к Карле. Она знает исполнителей главных ролей.– Пусть только она не станет одним из них, – напутствует Анна. – Я рада, что у тебя все хорошо, Джек.И тут я выпаливаю:– У меня все стало бы еще лучше, если бы ты согласилась со мной пообедать завтра.– Не могу, Джек. Боюсь, я занята. – После этого следует пауза, во время которой я, как дурак, убеждаю себя, что Анна раздумывает над моим предложением. Но она говорит: – Скажи Карле, я ей звякну утром.– Скажу.– Пока.Я очень аккуратно кладу трубку на место – как будто она хрустальная.– Хочешь выпить? – Красивые темные глаза смотрят на меня с покрытого грязью лица Карлы; они полны сочувствия. Хуже того, это глаза Анны. – У меня есть пиво, – произносит Карла сквозь стиснутые губы.Я благодарю ее, но отказываюсь. Встаю и говорю:– Что ж, кажется, у твоей матери все отлично.– Прости, – бормочет Карла, чтобы не повредить застывшую маску. Стоит ей улыбнуться или нахмуриться и – прощай достигнутое. Она хватает с кухонного стола блокнот и царапает на листке: «По крайней мере, она знает о твоих чувствах».– Это хорошо?Карла ободряюще кивает. Эти глаза просто убивают меня. Я поспешно ее обнимаю и направляюсь к выходу.
Наутро мне звонит Эмма и требует появиться в редакции.– Но я все еще болен! Мне плохо! Я неработоспособен!– Неправда. Бакминстер сказал, что видел тебя на похоронах.– Вот пиздобол, – не удерживаюсь я.– Что, прости?Я изображаю приступ кашля, достойный хора палаты больных плевритом, и вешаю трубку.Через сорок минут слышу решительный стук в дверь – Эмма! Нигде от нее покоя нет! Я встречаю ее в засаленной футболке с «Джексонвилльскими ягуарами» и давно потерявших форму клетчатых семейных трусах – не буду же я ради нее переодеваться, в конце-то концов! Ее мой вид почему-то не шокирует. Жаль, жаль.– Теперь ты следишь за прогульщиками?– Хватит, Джек! – Эмма проходит мимо меня, выбирает из двух кресел менее замызганное и потертое и садится. На ней строгая блузка, черные брюки и туфли на практичных низких каблуках. Ногти на ногах скрыты от моего взгляда, но готов поспорить на свою бессмертную душу, что с понедельника она уже успела их перекрасить; в охру, наверное, – чтобы соответствовало настроению. Я еще никогда не видел ее такой взвинченной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111