Так что дерьмовое это дельце, и посему парня всячески обеляют».
Чик, тоже шепотом: «Прикинь – ведь с Кафесьяна-ми никто не станет связываться».
– Прикинь, я начал сильно подозревать, что Эксли уроет этих субчиков через две секунды после того, как устаканится вся эта катавасия с федералами.
– Судя по всему, это будет ой как не скоро. Ветер, дождь. «Чик, что случилось с Микки? В „Рик-Рак" я видел, как с автоматами возились какие-то левые парни, а вокруг них толпились федералы с фотоаппаратами».
Чик пожал плечами. «Микки есть Микки. Еще тот жид твердолобый – как упрется, так с места не сдвинется».
– Странно это все выглядело. Двое или трое из них были мексиканцами, а ведь Микки никогда не нанимает латиносов. До всей этой истории я не раз намекал ему на федеральное расследование, но что-то он не спешит убирать свои автоматы.
– Мы с братом никаким боком не связаны со всей этой мудятиной. Судя по всему, Микки просто нанял кого-то со стороны.
Какие-то алкаши принялись орошать своей мочой «космический корабль». «Ну да, по дешевке – как вот вашу съемочную группу. Ему что – так бабки нужны? Я, конечно, понимаю, что он на мели, но рано или поздно федералы возьмут его за яйца из-за этих автоматов».
– Конфиденциально?
– Конечно.
– Вот что: Микки занимал денег у синдиката, и расплачиваться ему приходится доходами от этих автоматов – оттого-то и не спешит их убирать. Он понимает, что это рискованно – значит, на авось.
– Ну-ну – «Микки – крепкий орешек. У таких всегда получается».
– Я не отказываюсь от своих слов.
– Или он думает, что получит лицензию на установку игровых автоматов?
– А что – вдруг этот законопроект примут?
– А ничего, что министром юстиции станет Боб Галлодет по прозвищу Газовая Камера? Думаешь, он станет выдавать лицензию Микки Коэну!
Злобно: «Прикинь, я понял – ты пришел сюда не из-за Микки».
Мокро, скользко – «космический корабль» заваливается на бок; алканавты свистят и улюлюкают. «Надеюсь, ваш фильмец окупится».
– Микки тоже на это надеется. Эй, ты куда?
– В Линвуд.
– Свидание?
– Ага, с шикарным блондинистым полицейским громилой.
– Скажу брату – вот, поди, ревновать-то будет.
Адреналин – дождь только усилил его прилив.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Линвуд – дождь, ветер; улицы – крест-накрест или по диагонали. Темно – почти ничего не видно. Угол Ави-эйшн и Гибискус – тот самый таксофон.
Замогильный хохот – телефонные шуточки Джека.
– Он сам подох или ему помогли? Прошу, позволь мне реабилитироваться. Как насчет Уэллса Нунана за те же десять штук?
Оштукатуренные здания – не первой свежести: пустующие бунгало. Спиндрифт – квартал с номерами на 4900 – принялся считать.
24, 38, 74, 4980 – двухъярусный оштукатуренный дом – пустующий.
В одной из квартир горит свет – нижний этаж, налево; дверь открыта.
Я вошел.
Заброшенная гостиная – паутина, пыльный пол; преспокойно поджидающий меня Джонни Школьник.
Без пиджака, кобура – пуста: мол, мне можно доверять.
Да пошел ты со своим доверием – посмотрим на твои руки.
– Скорбишь по Джуниору, Джонни?
– Что вам известно обо мне и Стеммонсе?
– Я знаю, что это он заставил тебя ограбить склад. И я знаю, что все прочее не имеет значения.
«Прочее» заставило его заморгать. В десяти футах от меня – слежу за его руками.
– У него и на вас кое-что было. Некоторых людей он терпеть не мог и собирал компроматы, чтобы потом поквитаться с ними.
– Мы можем договориться. Мне плевать на ограбление склада.
– Вы и половины не знаете. – Безуууумный блеск в глазах.
Шаги за моей спиной.
Кто-то скрутил мои руки, зажал мне рот. Удушье. Тот же самый «кто-то» закатал мне рукав – и что-то вколол…

Меня ведут – я ощущаю движение воздуха и слабо различаю какой-то туннель – стены – сплошное зеркало. От самого паха вверх – щекотная дрожь и сухое тепло.
Боковые двери, чьи-то ботинки, широкие штанины.
Локоть потянуло вниз – ботинки заскребли по бетону, направо.
Открылась какая-то дверь – теплый воздух, свет. Зеркальные стены, совсем близко – какая-то решетчатая тень. Кто-то повалил меня на пол ничком.
Надо мной – свет, расплывчатый, как снежная пелена.
Щелк-щелк – щелчок цилиндра, вроде того что бывает в кинокамере на колесиках, подо мной – белая вощеная бумага.
Рывком поднимают меня.
Заклеивают глаза клейкой лентой – липкая слепота.
Кто-то ударил меня.
Кто-то ткнул меня.
Кто-то обжег меня – горячие, холодные иголочки по всей шее.
Уже не так щекотно – снова сухое тепло, никакой щекотной дрожи.
Кто-то отодрал клейкую ленту; в моих глазах – липкая красная кровь.
Щелк-щелк – цилиндр.
Снова я очутился на белой вощеной бумаге. В правую руку мне сунули что-то тяжелое и блестящее: МОЙ сувенирный самурайский меч.
Меня толкнули, и тут я что-то увидел:
Голого Джонни Дьюхеймела с МОИМ револьвером в руке.
Снова ожоги – горячо – холодно; шея и руки.
Ожоги противно саднят – Джонни становится на колени, смотрит на меня остекленелым взглядом, язвительно так – голубыми раскосыми глазами.
Достать его, порезать его – отчаянно размахиваю мечом, промахиваюсь.
Джонни покачивается – судорожно пытаясь достать меня двумя руками.
Промах, удар, снова промах – разорванная бледная кожа, кровь заливает татуировки. Удар – раз, два – отрезанная рука, кровь из пустой глазницы. Джонни нараспев бормочет что-то по-японски, глядя на меня голубыми раскосыми глазами.
Промах, опять промах – японец Джонни на полу в жутких конвульсиях. Поле зрения – татуировка на груди – разрезать ее, разрезать его…
Промах, еще промах – обрывки вощеной бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121