Лухуми становился все более неприятен царю. Каждый раз, вспоминая слова Комнина, Георгий впадал в дурное настроение. Все в Лухуми стало его раздражать. Он старался отделаться от телохранителя, часто отсылал его с поручением куда-нибудь подальше, а сам в это время поспешно уезжал из города. Но верный телохранитель, с обычной точностью выполнив поручение, возвращался и представал перед царем, где бы тот ни находился.
Никак не мог царь привыкнуть к уродству Мигриаули. Как ни старался он призвать голос разума и совести, сколько ни напоминал себе, чем обязан Лухуми, ничего не помогало. Лаша не выносил его присутствия и все больше отдалял беднягу от себя. Часто по целым дням Лаша не выходил из опочивальни, лишь бы не видеть стоявшего у двери телохранителя. В конце концов это стало сущим мучением. Лаша не мог найти повода избавиться от преданного слуги.
Придворные и челядь, заметив такое отношение к Лухуми со стороны царя, также стали уклоняться от встреч с несчастным телохранителем, при разговоре с ним отводили глаза в сторону, чтобы не видеть его изуродованного лица.
Все тягостнее становилось царю выносить присутствие Лухуми, и он был безмерно рад, когда тот обратился к нему с просьбой разрешить ему уехать на несколько дней домой.
– Я еще не видел ни матери, ни жены с тех пор, как меня ранили, и, если будет на то царское соизволение, я съезжу ненадолго домой, – попросил соскучившийся по родному дому Лухуми.
– Можешь ехать не на несколько дней, а на несколько месяцев, мой Лухуми! Отдохнешь дома, здоровье поправишь, за хозяйством присмотришь! – с готовностью согласился Лаша.
И обрадованный Мигриаули покинул двор, к великому удовольствию царя.
Перед домом Кетеван всадник придержал коня. Собака с радостным визгом кинулась к нему, виляя хвостом.
Склонившаяся над тонэ Кетеван подняла голову, вглядываясь в гостя. С первого взгляда этот одноглазый изуродованный человек показался ей чужим.
– Ты не узнаешь меня, мать! – улыбнулся ей Лухуми и соскочил с коня.
Слезы залили глаза Кетеван, но она быстро утерла их концом платка.
– Лухуми, сынок! – вырвался у нее радостно-тревожный возглас, и она бросилась к сыну.
Кетеван вперила глаза в лицо Лухуми, и ужас и отчаяние сковали ее, но, овладев собой, она принялась обнимать и целовать его, прижимая к груди.
– Сын мой, вернулся наконец! Слава богу, что жив остался!.. Сегодня птичка нам пропела радостную весть, вот и сбылось… – говорила без умолку Кетеван, не отдавая себе отчета в том, отчего льются слезы из глаз: от радости встречи с обожаемым сыном или от щемящей жалости, прихлынувшей к сердцу.
– Как живешь, мама, как вы тут без меня обходитесь? – спрашивал Лухуми, оглядывая двор.
– Хорошо живем, сынок, что с нами может приключиться! Только беспокойство за тебя донимало нас: меня и твою бедную жену.
– А где она, мать?
– Лилэ? Да у соседей, должно быть. Сейчас я ее кликну! – засуетилась Кетеван.
– Тандо! – крикнула она стоявшему у тонэ краснощекому босоногому мальчугану. – Тандо, сынок, подойди сюда, покажись дяде Лухуми! Это сын нашего соседа, хороший мальчик, потешный такой, – тараторила Кетеван.
Тандо не двигался с места.
– Подойди, не стесняйся! – подбодряла его Кетеван.
Испуганно поглядывая исподлобья, Тандо переминался с ноги на ногу, и было похоже, что он вот-вот расплачется.
– Здравствуй, Тандо! – приветливо обратился к нему Лухуми. – Раз не хочешь первым знакомиться, я сам тебе представлюсь! – И с шутливой улыбкой Лухуми двинулся к мальчику.
– Нет, нет! Не хочу! – заревел тот и бросился прочь.
– Чего ты испугался, поди сюда! – Добродушно улыбаясь, Лухуми смотрел вслед мальчику.
Кетеван поняла, отчего Тандо убежал от ее сына, и глухой стон вырвался из ее груди: "Горе твоей матери, сынок ты мой несчастный!"
Она стала звать Лилэ.
– Я здесь, мама! Что случилось? – Лилэ вышла на балкон.
– Ты дома, дочка? Иди скорей сюда, Лухуми приехал!
Лилэ выронила рукоделье и ближе подошла к перилам.
– Здравствуй, Лилэ! – весело крикнул жене Лухуми. Запрокинув голову, он радостно глядел на нее снизу.
Здоровый глаз его излучал счастье, но вместо второго глаза зиял страшный провал, затянутый белесой пеленой.
Одна половина лица Мигриаули озарялась взволнованной, радостной улыбкой, а другая застыла в жуткой гримасе.
Лилэ дважды навещала раненого мужа в Тбилиси, но тогда лицо его было перевязано. Лекари говорили ей, что он останется без одного глаза. Но никогда не думала она, что Лухуми будет так страшен. Кровь заледенела у нее в жилах, она хотела закрыться рукой, чтоб не видеть этого ужаса, но опомнилась. Голос Кетеван настойчиво, с мольбой, звал ее, просил спуститься вниз.
– Спускайся, дочка, спускайся сюда!
Жалость к несчастному мужу волной залила сердце Лилэ. Она заставила себя улыбнуться ему и сбежала по лестнице вниз.
Не глядя на него, кинулась к нему, обняла и спрятала голову на его широкой груди.
Во дворе собрались соседи, ближние и дальние. Они заставляли царского телохранителя пересказывать подробности гандзийской битвы, просили повторять снова и снова, как он спас жизнь царю, и как был ранен сам, и как лечили его царские лекари.
Раз глянув ему в лицо, они уже не решались вторично поднять на него глаза и слушали, низко опустив головы или смотря в сторону. Расходясь по домам, они сокрушенно качали головами и тихо переговаривались между собой.
– Как его изуродовали, несчастного, этакого богатыря!
– Как он еще жив остался!
– Да уж лучше бы убили его, чем жить на свете таким уродом!
– Бедная Кетеван, несчастная Лилэ! – причитала какая-то женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108