Хайдар стянул со своей постели серое солдатское одеяло, и накрыл покойника.
– Давайте, друзья, проводим деда Ндони, – предложил Хаки.
Он, Хайдар и еще двое заключенных подняли носилки на плечи и пошли.
В камере собрались почти все заключенные тюрьмы. Они расступились, давая дорогу, и молча двинулись следом за носилками.
Шли медленно, словно стараясь отдалить момент расставания со стариком; носилки несли поочередно.
У выхода остановились, ожидая надзирателей, еле пробравшихся сквозь молчаливую толпу. Дверь открылась, надзиратели взяли носилки.
Дед Ндони вышел наконец из тюрьмы.
Заключенные молча разошлись по камерам. Говорить не хотелось. Как знать, может, и им суждено выйти из тюрьмы так же?
Лёни в тот день было очень тоскливо. Хаки, хотя и заметил это, не пытался по своему обыкновению отвлечь его. Он и сам сидел понурившись.
– Бедный дед Ндони! – проговорил Тими. – Ему всего два месяца оставалось.
– Правда? Как жаль! – сказал адвокат.
– Он дождаться не мог, все дни считал. Еще два месяца, говорит, и вернусь к ребятишкам. Скучал по ним – страсть.
– Странная штука жизнь, – в раздумье проговорил адвокат. – Ее начинаешь по-настоящему ценить, только когда сталкиваешься со смертью. Увидишь смерть и спрашиваешь себя, что же такое жизнь? Откуда ты пришел и куда уйдешь? А когда все идет своим чередом, так об этом не думаешь.
– Просто жизнь сильнее смерти.
– Жизнь всеобъемлюща, смерть лишь ее составная часть.
– Перед лицом смерти мы понимаем цену жизни, а в неволе – цену свободы.
– Все относительно, – проговорил Хаки. – Что такое свобода? Для нас свобода – выход из тюрьмы, а для тех, кто на воле…
– Свобода – понятие философское, – сказал адвокат, – она и не может быть одинаковой для всех.
– В том-то и беда, что философские определения свободы слишком заумны, непонятны. Их при желании можно истолковать и так и этак. Недаром тираны громче всех кричат о свободе.
– Говорят, что философией можно заниматься лишь на сытый желудок. По-моему, это не так. Размышлять о смысле существования как раз и любят больше всего бедолаги, неудовлетворенные жизнью. Вот мы, например, много ли думали о том, что такое свобода, пока не оказались за решеткой?
Хаки пожал плечами. Адвокат рассуждал:
– В былые времена люди, стремясь сосредоточиться на духовном, трансцендентном, постились, уходили в пустыню, уединялись в пещерах, умерщвляли плоть… Сейчас утверждают противоположное – мыслить об отвлеченных предметах способен лишь человек сытый и обеспеченный всем необходимым. А по-моему, и то и другое ерунда. Первые, намучившись, приходят к выводу, что жизнь не стоит и грота, а вторые, даже не вкусив жизни как следует, тоже объявляют, что она ничего не стоит.
– Конечно, не стоит мучиться, чтобы прийти в конце концов к неверному выводу, – сказал Хаки. – Поэтому я пустынников не одобряю, но и современных философов тоже, и все-таки второй путь вернее, ведь так?
– Опять в философию ударились? – вмешался Хамди.
– У нас в деревне был один ученый, – начал Тими. – Звали его Козма. В Афинах учился. Умный был, ничего не скажешь. Так вот он каждую недолго ходил на кладбище. Придет, сядет и сидит там часа два. «И чего ты, Козма, ходишь на кладбище? – спрашивают люди. – Ведь у тебя там никто из родственников не похоронен». – «Неважно, – отвечает, – человеку полезно иногда посидеть на кладбище, о смерти подумать. Это делает его лучше, очищает от скверны».
– Правильно говорил, – одобрил Хайдар. – Вот умер дед Ндони, а мне теперь так горько становится, что мы мало ему помогали, ведь могли бы и больше. А если б мы не ладили, если бы разругались?
– Здесь ни одного не найдешь, кто бы хоть раз поссорился с дедом Ндони, – сказал Тими. – Хороший он был. Это сразу было видно, как на него посмотришь.
– Недаром говорят: лицо – зеркало души, – вставил Хамди.
– Если бы это было так, – возразил адвокат, – то сколько красавцев стали бы уродами.
– Он был страдалец, – заметил Хайдар.
– Кончились теперь его страдания. Так что правильно у нас делал один старик, – снова вспомнил свою деревню Тими. – Нищий был, а ничего-то ему не нужно было, ни денег, ни одежды, ничего. Знаете, как он говорил: «У меня все есть. Солнышко меня греет, цветочки вон цветут, детишки гомонят, по ночам звезды светят… Друзья есть верные, не бросают меня, хоть люди надо мной и смеются… А самое главное, видишь, какой мир наш большой и лет человеку отпущено много…»
– Это все относительно, – сказал Хаки.
Прошел и этот печальный день. Тюрьма снова погрузилась в свои обычные заботы.
В последних числах мая выпустили Хамди. Его вызвали к начальству и сказали, чтобы готовился к выходу из тюрьмы. Покончив с формальностями, Хамди вернулся в камеру за вещами. Взял он лишь носильное белье. Стали прощаться.
– До свидания, Хайдар! – Добрый горец пожал ему руку, притянул к себе.
– Не забывай нас, Хамди!
– Никогда не забуду, Хайдар. До свидания, Халим. Будьте все здоровы, друзья! До свидания, Лёни!
Они проводили его до выхода, постояли, пока он вышел, помахав им рукой, и возвратились в камеру, молчаливые и подавленные, как в день смерти деда Ндони.
– Странно, радоваться надо, а мы грустим, – сказал адвокат.
– Нет, мы рады за Хамди, только жаль расставаться, – пояснил Хаки.
– А по-моему, мы просто эгоисты: расстроились, что не нас освободили.
– Ничего, и нас освободят.
– Вас-то да, а вот меня вряд ли.
– Выпустят и тебя, джа Хайдар.
– Вряд ли, Халим.
– Да тебе всего два года осталось!
– Я боюсь того дня, когда меня выпустят.
– Почему?
– Тот, кто меня сюда посадил, наверняка будет меня подстерегать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106