Да, и хлеб — по-московски черный, с тмином.— Прошу прощения за убогость угощения, но я, Паша, исправлюсь. Как только ты с победой на белом коне въедешь в наш город, сразу почувствуешь, что въехал к себе, в свой город.— Въехать я согласен, лишь бы не привезли.— Говори, Паша, да не заговаривайся! — строго сказал Халандовский и резко, с некоторым даже недовольством свинтил серебристую пробку с бутылки. Не опуская ее на стол, он наполнил стопки, хорошие стопки, емкие.— Смотрю, ты уже освоился в Москве, — проворчал Пафнутьев.— Я не в Москве, я в жизни освоился. При твоей, Паша, поддержке.— Да ладно. — Пафнутьев ткнулся своей стопкой в стопку Халандовского и выпил. Водка оказалась холодной и мягкой, буженина — холодной и сухой, какой и положено быть буженине, нет в мире ничего более отвратного, чем сырая, сочащаяся буженина, а хрен был вскрыт минуту назад, он тоже был холоден и остр.— Паша, ты печален, — негромко проговорил Халандовский.— Я не печален, я сосредоточен, — ответил Пафнутьев и, подняв с пола портфель Лубовского, положил его на стол.— Знакомая вещица, — сказал Халандовский.— Из-за этой вещицы один человек уже смерть принял.— Видимо, в ней таится какая-то опасность?— Аркаша, я хочу, чтобы ты оценил эти бумаги. — Пафнутьев положил тяжелую свою ладонь на обгорелую кожу портфеля. — Полистай, покажи знающим людям... Мне некому показать, всех боюсь.— Я один остался, которого ты не боишься? — усмехнулся Халандовский.— Есть еще два-три человека... Но они не смогут разобраться в этих тайнах.— Если один уже сложил свою буйну голову... Это может случиться и со мной?— Конечно, — кивнул Пафнутьев и снова наполнил рюмки. — Можешь отказаться.— И ты дальше по жизни пойдешь один?— Угу... Один.— И тебе не совестно говорить мне это.— Совестно. — Пафнутьев поднял свою стопку, предлагая Халандовскому поступить так же.— Паша... Хочешь, я скажу тебе одну умную мысль? Только ты не обижайся...— Скажи.— Мы победим.— Нисколько в этом не сомневаюсь.— За победу! — поднял свою стопку Халандовский.— На всех фронтах! — подхватил Пафнутьев. Выпив, он поставил стопку на стол и уставился на Халандовского.— Ты чего? — спросил тот.— Ивана Степановича убили.— Ивана Степановича убили?!— Из-за этого вот портфеля. За ним приезжали. И старик не отдал. И старик не отдал. И старик не отдал, понял?! — Пафнутьев прижал кулаки к глазам.— Паша, ты не должен этого так оставить, — твердо сказал Халандовский. — Это нехорошо, когда наших бьют.— Вася мне сказал то же самое.— Ты с ним виделся?— На пожарище. Они и дом Степаныча сожгли.— Я могу помочь? Прости! — спохватился Халандовский. — Я плохо сказал. Я скажу иначе. Я могу помочь!— Полистай бумаги. Покажи грамотным людям.— Могу и деньгами.— Чуть попозже.— А Вася...— Мне кажется, что Вася вышел на тропу войны.— Он тебе сам об этом сказал?— Дал понять.— Это хорошо, — кивнул Халандовский.— Почему?— Значит, охотиться будет не за тобой.— Надеюсь, — усмехнулся Пафнутьев.— Вася не человек, — убежденно сказал Халандовский. — Ты должен это всегда помнить — Вася не человек.— А кто же он?— Курок. У него и кличка была — Курок. Безотказный, не знающий промаха, не знающий ни страха, ни жалости. Ты не станешь его останавливать?— В чем, Аркаша? Как? Моя цель — Лубовский. Им я и пытаюсь заниматься. Больше меня никто не интересует. Руководство поручило мне разрабатывать Лубовского. Невзирая на ту карьеру, которая, возможно, его ожидает. Все. Я продираюсь к Лубовскому. У меня за спиной — трупы. Я уже не знаю, сколько их и чем они заслужили свою печальную участь. Будут еще трупы? Не исключаю. Более того, я в этом почти уверен. Выживу ли я сам? Не знаю. И это маленькое обстоятельство дает мне право поступать свободно и безоглядно. Кто сейчас на мушке? Не знаю. Но совершенно уверен, что я на мушке. Дали понять.— Как раз об этом я и хотел тебя предупредить.— Значит, утечка информации. Скажу больше — сознательная утечка информации. Они поручили тебе предупредить или, скажем откровеннее, — пригрозить мне.— Паша! — возопил Халандовский. — Как ты можешь?!— Могу, Аркаша, я теперь все могу. И не обижайся. Я сказал «поручили» в переносном смысле. Лубовский знает, что, если тебе станет известно, ты мне сообщишь. И случилось так, что тебе что-то стало известно. И, конечно же, ты мне сообщил, не стал утаивать столь важную информацию. Вот и все.— А, тогда ладно, тогда пусть, — примиряюще пробормотал Халандовский. — Когда нужен результат? — Он ткнул толстым своим мохнатым пальцем в обгорелый портфель, который все еще лежал на столе.— Вчера.— Понял. Но дня три потребуется.— Годится, — кивнул Пафнутьев. — Если будешь кому-то давать на прочтение — сними копии. Пусть твои ребята изучают копии, а не оригиналы. Оригиналы оставь при себе.— Паша! — обиженно заорал Халандовский. — Кто я, по-твоему?— Собутыльник.— Между прочим, я не знаю звания выше, — значительно произнес Халандовский и разлил по стопкам остатки водки. — Как водка?— Идет.— Паша, Москва на тебя повлияла плохо. Надо что-то предпринимать, что-то делать с собой.— В какую сторону повлияла?— Ты стал сдержанным и каким-то... Величавым.— Это пройдет, — беззаботно махнул рукой Пафнутьев. — Понимаешь, контора обязывает, больно значительная контора, это все равно что надеть пиджак на три размера больше. Невольно выпячиваешь грудь, расправляешь плечи, становишься на цыпочки, чтоб люди не заметили — пиджак-то с чужого плеча, пиджак-то не по росту... Хоть подкладывай подушки!— Подушки — это хорошо, в них пули застревают.— Легенда. Не застревают. Нет, не застревают, — повторил Пафнутьев, как бы прикидывая путь пули сквозь подушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88