— Ну, ладно... Выводы буду делать, когда посмотрю снимки.— Кстати, не забудьте про меня, когда будете относить пленку в печать, — проворчал Пафнутьев.— Мечтаешь сохранить отношения с Машей? — спросил Лубовский.— Почему же сохранить... Ничуть. Развить и углубить.— Даже так! А Маша?— Не возражает, — отчаянно сказал Пафнутьев.— Так, — крякнул Лубовский. — Я смотрю, мне нельзя отлучаться надолго... Спасибо за откровенность. Пошли, Паша. — Лубовский приглашающе махнул Пафнутьеву рукой и первым, не оглядываясь, направился к дому.Пафнутьев виновато развел руками, дескать, простите, милые девушки, но обстоятельства сильнее, и я вынужден вас покинуть. Он подвинул кресло к столу, как это делают воспитанные гости, несколько нескладно поклонился и не слишком быстрым шагом направился вслед за Лубовским. Перед тем как войти в дом, он оглянулся, махнул всем рукой, а если говорить точнее, то рукой он махнул Маше — мол, в случае чего не забывай, не помни зла и моей милой бестолковости. Маша в ответ тоже помахала ему тонкой своей загорелой ладошкой.И Пафнутьев скрылся за стеклянными дверями дома. * * * Идя вслед за Лубовским, Пафнутьев поднялся на второй этаж, прошел какими-то переходами, залитыми закатным солнцем, и неожиданно оказался в кабинете. То, что это кабинет, можно было догадаться только по громадному письменному столу — все остальное напоминало не то холл, не то спальню. Во всю стену окно, от пола до потолка, выходило в сторону моря. Зрелище было настолько завораживающим, что Пафнутьев, кажется, забыл про Лубовского и, подойдя к окну, уставился на море.— Что скажете, Павел Николаевич? — Лубовский перешел на официальный тон, давая понять, что застольные шуточки среди девочек закончились.— Красиво, — сказал Пафнутьев. — Никогда ничего подобного не видел. И, наверно, уже не увижу.— Как знать, — ответил Лубовский со странной усмешкой. — Как знать.— Это в каком смысле?— Может быть, на соседнем острове вы построите себе нечто похожее... Как знать.— Очень крепко в этом сомневаюсь. — Пафнутьев отошел от окна.— Хотите, поделюсь жизненным опытом?— Конечно, хочу! — с подъемом произнес Пафнутьев, и Лубовский чуть заметно поморщился от его шутовского тона.— Никогда ни в чем не сомневайтесь. Это выгоднее. Сомнения иссушают душу... И кошелек от них тоже почему-то становится тощеватым.— Возможно, вы и правы. Вполне возможно. Но видите ли, Юрий Яковлевич, жизнь богата в своих проявлениях.— Все ее проявления вполне укладываются в мою схему. Разве этот остров не подтверждает мою правоту?— Подтверждает, — согласился Пафнутьев. — Но есть другие острова, Юрий Яковлевич.— А какие вам нравятся больше?— Конечно, ваш остров вне конкуренции.— Берите себе такой же. — Лубовский сделал легкий жест рукой — дескать, о чем разговор, стоит ли вообще говорить о таких пустяках.— Думаете, смогу?— Вполне. Но придется поработать.— На вас?— Зачем? Не надо на меня работать. Никто на меня не работает. Да я бы этого и не допустил. Искренне, увлеченно и самоотверженно, но работать можно только ради чего-то высокого, достойного, значительного. Например, ради истины. Ради справедливости. Ради добра... Да, есть такое понятие. Хотите, я на ваш остров даже Машу отпущу? У вас там какие-то переглядки состоялись... Она не будет вас раздражать.— Машу я не потяну, — с грустью сказал Пафнутьев.— В каком смысле?— Для Маши одного острова мало. Ей нужен архипелаг.— Уверяю, Павел Николаевич, вы ошибаетесь. Чрезвычайно скромная, некапризная, но со своим достоинством женщина.— Да, я это заметил, — сказал Пафнутьев чуть поспешнее, чем следовало, и Лубовский понял — его собеседник торопится закрыть эту тему.— Мои бумаги целы? — неожиданно спросил Лубовский. — Неужели в самом деле сгорели?— Дотла! — Пафнутьев даже ладони прижал к груди в знак полнейшей своей искренности.— Значит, целы.— Юрий Яковлевич!— Сколько вы за них хотите?— Да я бы вам их даром отдал!— Даром не надо. Даром — это слишком дорого. У меня нет таких денег. Мы можем поговорить об этом спокойно, не торопясь и вполне доверяя друг другу? И еще одна у меня просьба — называть вещи своими именами.— Видите ли, Юрий Яковлевич...— Остановитесь, Павел Николаевич! По вашим первым словам я понял, что разговор у нас пока не клеится... Дело вот в чем... У меня мало времени. Завтра я улетаю.— В Москву?— Нет, в Москву я могу вернуться только с вашей помощью. Я это знаю, и вы это знаете.— Вы меня переоцениваете.— Ничуть. И потом, если я ошибаюсь, это мои проблемы. Позвольте мне говорить то, что я считаю нужным. У нас для разговора есть только этот вечер. Давайте его используем... Как можно лучше. Согласны?— Юрий Яковлевич! Конечно!Вошла Маша, молча поставила на стол бутылку вина, два бокала, нарезанные грейпфруты, задержалась на секунду, ни на кого не глядя — давая возможность заказать еще что-либо. Но и Пафнутьев, и Лубовский молчали, и Маша так же неслышно выскользнула из комнаты.— Красивая женщина, — как бы про себя сказал Лубовский.— Вот здесь мы с вами наверняка едины во мнении! — воскликнул Пафнутьев.— Я знаю, — кивнул Лубовский.— Откуда?— Павел Николаевич, вы более откровенный человек, чем вам кажется. А я более проницательный. Я ответил на ваш вопрос?— Вполне.— Ответьте и вы на мой... Эта дурацкая статья в газете... С вашей подачи?— Я по другому ведомству, Юрий Яковлевич.— Хотите откровенно? — Лубовский налил себе вина, выпил, помолчал, поставил стакан на мраморный столик. — Я легко могу разбить любое обвинение, любой упрек этой статьи, или как там она называется. Но видите ли, Павел Николаевич... Я не имею права этого делать, я не могу опускаться до оправдываний, до каких-то там доказательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88