И был прав.Как ни легковерен и наивен был Пафнутьев в быту, с друзьями, даже с самим собой, но работа, многолетний опыт следственных обязанностей помимо его воли диктовали другие условия, вынуждали замечать все те невидимые вроде бы приметы, мелочи, обстоятельства, которые выстраивались в одну картинку.Вот Слава, как бы истомившись по безбрежному морю, снова отошел к борту и вернулся с пустым бокалом, хотя не видел Пафнутьев, не видел, чтобы он этот бокал подносил ко рту.А ведь такое вино!Неужели не жалко?Значит, много у них тут этого вина запасено.Да и вино стали подавать не то — чего зря добро переводить? Если раньше Пафнутьев все любовался на женскую фигурку, изображенную на этикетке, то теперь сколько ни всматривался, не видел он женской фигурки. Да и этикетка была вроде другая. Куда менее изысканная. И Маша все что-то отлучается, хотя не забывает улыбаться приветливо и даже как бы приглашающе. И другие красавицы не обделяли Пафнутьева своим вниманием, но, заметив, что он больше предпочитает общаться с Машей, как-то незаметно устранились, словно ушли в тень.Потом вдруг Пафнутьев обратил внимание, что Слава, опасливо поглядывая в его сторону, шепчется с Машей, и не за столом, а в сторонке, у мачты, и касается Маши совсем не так, как это принято в общем застолье, совсем не так. За общим столом так не касаются, сказал себе Пафнутьев, тут вы заблуждаетесь или же полагаете, что я заблуждаюсь...С большим трудом, но Пафнутьев все-таки продирался к здравому смыслу, и это ему изредка удавалось. Сказывался опыт общения с Халандовским, с тем же Худолеем, да и Шаланда последнее время стал чаще наведываться в их компанию, оказался вполне пристойным человеком, а если его что-то подводило иногда, то только неуправляемое самолюбие, или скажем иначе — неуправляемая обидчивость, что, в общем-то, одно и то же.— Как?! — заорал вдруг Пафнутьев, грохнув кулаком в жидковатый столик. — Как называется эта дырявая посудина?! Мать ее!— Паша, ты буянишь? — Маша опять улыбалась хорошо и доверчиво. — Посудина называется «Азалия».— Красиво! — одобрил Пафнутьев.— Другими словами — «Дельфин».— Неплохо! У зэков то же самое... Есть фамилии, есть кличка, и часто даже не разберешь, как к нему обращаться. Вот как мне обращаться к этой посудине... На «вы» или на «ты»?— Паша, ко мне только на «ты». И я к тебе точно так же... Можно?— Нужно! — рявкнул Пафнутьев и, пошатываясь, побрел в свою каюту. И блуждала, блуждала на его губах улыбка человека, вполне собою довольного. Он выполнил программу, которую поставил перед собой, выполнил ее успешно, можно даже сказать, с некоторым блеском. Его задача состояла в том, чтобы красиво напиться.И он ее выполнил.Напился.Со мной было нечто похожее в те времена, когда я еще работал журналистом. Как-то мне довелось в одном городе Краснодарского края собирать материал об одном отделении милиции, которое одновременно было и местной бандой, почти бандой. Начальника отделения, то бишь главаря, в это время в городе не было, и мне без труда удалось собрать все, что требовалось для разгромного очерка. Когда я уезжал, добрые люди угостили меня на дорогу, и я не пренебрег их южными дарами, хорошо так не пренебрег, в машину они просто помогли мне сесть.И вот в каком-то горном ущелье на пути в Краснодар нашу машину настигает колонна из нескольких милицейских «газиков» во главе, естественно, с главарем. Его задача не допустить публикации, а для этого все средства хороши. Мы остановились, но к тому времени армянский коньяк в душном, разогретом на солнце салоне сделал со мной все, что можно сделать с человеком слабым и доверчивым.— Выйдем, — сказал начальник отделения милиции. — Разговор есть.Я вышел.Вокруг горы, ущелье, где-то на неимоверной глубине поблескивает ручей. В десятке метров несколько машин, возле каждой люди с дубинками. Я пошатнулся, но на ногах устоял, уцепившись за приоткрытую дверцу машины.— Писать будешь? — спросил он негромко.— О чем? — качнулся я.— Обо мне.— Старик, — я похлопал его вялой ладошкой по погону, усыпанному звездами, — после такого количества коньяка, которое я употребил в вашем замечательном городе... Писать? Выжить бы, старик, выжить бы.— Так. — Он покачался с каблуков на носки, оглянулся на своих ребят, снова изучающе осмотрел меня с головы до ног, сделал шаг назад, чтобы я уже перестал наконец держаться за его погон.— Ну, ладно, — сказал он, — считай, что выжил.Не мог он вообразить, что это жалкое, раскачивающееся в струях горячего воздуха существо может чего-то там изобразить на бумаге, не почувствовал во мне опасности. Махнув рукой своим ребятам, что можно, дескать, рассаживаться по машинам, он сел в свой «газик». Вся колонна с воем сорвалась с места и исчезла в клубах горячей геленджикской пыли.А ведь находили трупы в горах, находили.И сейчас находят.Да, а очерк в «Огоньке» был, крутой очерк.И полетел мой начальник, далеко полетел.Не верьте в беспомощность пьяниц и алкоголиков, не верьте, ребята. Иногда из их нутра такой стержень вылезает, из такой каленой стали...Смотреть страшно. * * * Проснулся бедный Пафнутьев в странном помещении — оно было совершенно белым. Шторы, стены, потолок, спинка кровати, оконные рамы... Впрочем, иногда попадались и золотые проблески — рама картины, плафон под потолком, дверные ручки, ножки кресел. Окно было широко распахнуто, снаружи доносился невнятный гул. Прошло какое-то время, пока Пафнутьев догадался — шумел прибой.— Боже, да я на острове! — почти вслух воскликнул он и сел на кровати, не сбрасывая с себя простыни — Пафнутьев с ужасом обнаружил, что совершенно голый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88