Она довольно легко согласилась с моими доводами, но не отрывала взгляда от руин.
— Мисс Осборн ты тоже приводила сюда? И уговаривала ее зайти внутрь?
Кларисса энергично затрясла кудряшками:
— Она сама выбирала это место для прогулок, но внутрь никогда не заходила. Вам не кажется, что это просто глупо — все время приходить сюда, а потом вдруг останавливаться?
— Возможно. Но и нам нельзя заходить за эти наружные стены. Камни могут внезапно обвалиться, когда мы будем внутри замка. Ты же не хочешь, чтобы Матильда пострадала от твоего легкомыслия?
— Конечно, не хочу, — она с нежностью посмотрела на куклу и крепче прижала ее к себе. — Но если бы мы были очень осторожны…
Внутри послышался шум крыльев, и из обломков вылетела стая грачей, беспокойно устремившись вверх. Их было штук двадцать, если не больше, они издавали громкие тревожные крики, а их черные крылья казались зловещим предзнаменованием на фоне ясного неба. Поднявшись ввысь, они стали кружить над камнями сплошной черной тучей.
— Что могло их вспугнуть? — спросила я.
В ту же минуту я получила ответ на вопрос. Из глубины развалин появился человек, жмурившийся от яркого света. По редеющим волосам и начинающим седеть бакенбардам ему можно было дать около сорока. Осанка не выдавала в нем джентльмена, он был без пиджака и головного убора, хотя одежда его была вполне приличной: темные брюки, жилет. Рукава рубашки, закатанные до локтей, открывали сильные волосатые руки; на плече он нес вилы. Их острые зубцы сверкнули на солнце. Я притянула Клариссу ближе к себе.
— Может, сбегаешь за папа? — посоветовала я, с трудом удерживая себя от бегства.
Она подняла ко мне лицо, в нем не было страха.
— Это всего-навсего Уилкинс, наш управляющий. Уилкинс повернулся на звук наших шагов, прикрыв от солнца глаза рукой, и начал пристально нас разглядывать. Мне не нравилось быть объектом столь откровенного изучения, поэтому я тоже уставилась на него. Мы находились как раз на его пути, стоя на дороге в тени, падавшей от Холла.
— Добрый день, — поздоровалась я вежливо.
Он сжал губы и ответил коротким кивком, который можно было принять за прощание, а не за приветствие. Я крепче сжала руку Клариссы, но с дороги не сошла.
— Вовсе не обязательно быть невежливым, — сказала я твердо.
Кларисса дернула меня за руку.
— Он не умеет говорить, — прошептала она, поймав мой взгляд.
От стыда я не знала, куда деться.
— Пожалуйста, извините, я не знала, — пробормотала я.
С тем же успехом я могла бы вовсе не извиняться. Он сделал знак рукой, чтобы мы посторонились. Вилы угрожающе поблескивали на его плече.
Его глаза вблизи неприятно поразили меня: водянисто-голубые, почти бесцветные, к тому же он постоянно щурился. Видно было, что ему трудно различать предметы в ярком свете, поэтому он и не смог разглядеть нас сразу. Но когда я подумала, что он был внутри развалин, я сразу взяла себя в руки.
Крепко держа Клариссу за плечи, я хотела отвести ее в сторону, но он не понял и зло посмотрел на меня. Часто моргая, скинул вилы с плеча и направил острие в нашу сторону.
— Что Вы себе позволяете? — повысила я голос. — Опустите вилы и дайте нам пройти.
Вместо этого он угрожающе сделал шаг в нашу сторону и поднес вилы чуть ли ни к моему лицу. Я вскрикнула и отпрянула назад, увлекая за собой ребенка. Уилкинс сделал еще шаг к нам. Так он наступал, пока наши пятки не коснулись газона. И только очистив дорогу, он издал странный гортанный звук и перестал нас преследовать. Я с облегчением наблюдала, как он удаляется к дому.
Может быть, он подумал, что мы хотели войти в развалины замка? Если и так, то действовал он весьма странным методом.
— Какой неприятный человек, — заметила я, когда он вошел в Холл. — Зачем твой папа держит его в доме?
Она пожала плечами, но тут же снова повернулась к руинам. Я подумала, что за жизнь была у этой малышки, если она способна спокойно воспринимать грубое отношение слуги?
До конца прогулки этот вопрос не давал мне покоя. В остальном все прошло без помех, если не считать ветра и крика птиц. Звук ветра напоминал резкие немелодичные голоса старух, собравшихся посплетничать о ближних. В этом звуке что-то завораживало и убаюкивало, я погрузилась в полудрему, из которой меня вывел голос Клариссы. Колдовство разрушилось.
— Как Вы думаете, это больно?
— Что больно?
— Когда не можешь говорить?
— Такие люди называются немыми, — объяснила я. — Уилкинс немой. Но я не думаю, что он страдает физически от этого. Боли это причинять не должно. Что-нибудь другое — возможно.
— Что же тогда?
Мне вдруг вспомнилось, как много раз мне приходилось сидеть на диване в гостиной, с завистью наблюдая, как Генриетта и Анабел болтают с родителями.
— Боль может причинить сознание, что ты не в состоянии высказать то, что чувствуешь или думаешь.
Кларисса кивнула, согласившись, и закусила нижнюю губу.
— Наверное, поэтому он всегда такой сердитый. В следующий раз я обязательно улыбнусь ему, хотя мне он не очень нравится.
— Это ты правильно решила, — одобрила я, хотя в душе была уверена, что недобрый нрав этого человека не объяснялся исключительно его физическим недостатком.
Когда мы вернулись в Холл, щечки Клариссы горели ярким румянцем, а глаза оживленно блестели. Сиреневый цвет платья, утром казавшийся слишком ярким и подчеркивающим ее бледность, теперь стал тусклым и недостаточно живым. Я с удовлетворением отметила эти перемены в ребенке и дала себе слово, что скоро превращу ее в счастливую и радостную девочку, каким и должен быть девятилетний ребенок. Полагая, что перед ужином ей неплохо было бы отдохнуть, я послала ее в спальню, а сама удалилась в свою гостиную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86