Если мы закончили нашу тему, я позволю себе удалиться. У меня много неотложных дел.
Не взглянув на меня, он прошел мимо и вышел.
Вечер я провела с Клариссой. Тристан настаивал, чтобы я не оставляла ее одну, пока она полностью не поправится. У меня были подозрения, что это требование диктовалось другой причиной, но наши отношения могли подождать. Здоровье Клариссы было важнее.
Мы вместе поужинали и расположились с моей гостиной. Я читала ей сказки. Когда я кончила третью сказку, часы на камине пробили восемь. Я закрыла книгу и хотела пойти уложить ее спать, но Кларисса поспешила задать мне вопрос о моем детстве.
Я поняла, что она еще не готова внутренне ко сну, и не стала настаивать. Мы придвинули кресла к огню. Больше часа она расспрашивала меня о Лондоне и кузине Анабел.
— Она очень хорошенькая? — спросила она, когда я замолчала.
Я кивнула.
— Я тоже буду хорошенькая?
— Ты и сейчас хорошенькая.
В отблеске пламени ее личико порозовело, приобрело свежий вид здорового ребенка, но глаза оставались грустными. Задумчиво она мешала кочергой угли в камине.
— Иногда, — сказала она тихо, — иногда мне хочется быть кузиной Анабел и жить в Лондоне.
Я не удивилась такому желанию, но нужно было развеять ее меланхолию.
— Твой папа намного лучше, чем был дядя Генри, — сказала я. — Думаю, что даже Анабел позавидует, что у тебя такой отец.
— Да, лучше папа никого нет. Даже если он… — она не договорила.
— Даже если что? — переспросила я. Она тяжело вздохнула.
— Я люблю папа, он всегда был добр ко мне, но… Я ждала.
— …но он…
Она осеклась, вскочила и бросилась мне на грудь.
— О Джессами, — ее сотрясали рыдания. — Папа не похож на других людей, не так ли? Он совсем другой. Но это не значит, что он плохой, правда? Он никогда не причинит никому зла, правда? Даже если, — она глотнула воздуха, — даже если… если раньше он плохо поступал.
— Господь с тобой! — воскликнула я, прижимая ее к себе. — Твой папа ведь не чудовище какое-нибудь. У него иногда бывает плохое настроение, и мы не всегда понимаем его, но это не значит, что он способен на осознанную жестокость. И если мы видим, что он чем-то расстроен, мы должны приложить еще больше усилий, чтобы понять, что его тревожит. Ему так трудно справляться одному с делами поместья и с домом в Лондоне, он ведь содержит и семью брата, а не только свою собственную.
Она еще раз горько всхлипнула и успокоилась. Я уложила ее на подушки рядом с собой, достала носовой платок и вытерла ее заплаканные щеки. Она охотно предоставила лицо моим заботам, как маленький ребенок, который понимает, что самое худшее позади.
— Тебе лучше? — спросила я, внимательно наблюдая за ней.
— Да, спасибо, — ответила она вежливо очень тихим голоском.
Ответ меня не убедил. Точно так же она могла ответить, если бы я предложила ей чашку чая или кусочек торта.
— Кларисса, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я решительно, не позволяя отделаться вежливыми словами. — Если тебя что-то продолжает беспокоить, ты должна мне сказать.
Она отрицательно покачала головой. Я не отступила.
— Ты хоть знаешь, как сильно твой отец любит тебя?
Она задумалась, потом поморщилась.
— Разве он когда-нибудь тебя обижал? — не унималась я. — Или дал повод думать, что может обидеть?
В темных глазах отразилась напряженная работа мысли. Лобик прорезали складки. Затем глаза вдруг широко раскрылись, словно она поняла что-то, чего раньше не понимала.
— Он никогда не обижал меня, ни разу, — заявила она торжественно.
— И не обидит, — добавила я.
Она улыбнулась открытой счастливой улыбкой. Такой безоблачной улыбки я у нее еще не видела.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила я.
Она немного подумала. Затем, совсем как взрослый разговаривает с ребенком, она положила свою руку на мою, желая успокоить.
— Джессами, я уверена, что Вас он тоже никогда не обидит.
— Нет, конечно нет, — произнесла я, почувствовав вдруг ужасную слабость.
— Можно я теперь пойду спать? — спросила она, подавляя зевок. — День был утомительный, хочется спать.
— Конечно, иди ложись, — я находилась в полном замешательстве.
Мне захотелось хотя бы разок поговорить с Клариссой или ее отцом с начала до конца, потому что всегда оставалось чувство, что я либо не успела к началу беседы и пропустила что-то важное, либо пришла слишком поздно, чтобы понять все, о чем говорилось.
Вскоре я тоже пошла спать, все еще не до конца уяснив себе, что волновало Клариссу. Меня успокаивала лишь уверенность, что мне удалось поселить относительный покой в ее душе.
Так, по крайней мере, мне казалось.
Среди ночи я проснулась. Прислушалась, не воют ли собаки: мне показалось, они меня разбудили. Вместо этого я услышала отчаянный детский крик.
Кларисса!
Стремительно я выбежала из спальни, забыв надеть кофту и тапочки. Ее испуганные крики гулко звучали по всему коридору, хотя я сомневалась, что их можно было расслышать в западном крыле или на нижнем этаже. Очевидно, только я их слышала. Я побежала еще быстрее.
— Дж… Джессами? — спросила она, когда я вошла. В комнате было темно, она не могла меня видеть.
— Это я.
— Зажгите лампу, — попросила она жалобно.
Я зажгла лампу и, высоко подняв ее, подошла к кровати. Лицо Клариссы побелело, ее била дрожь, нижняя губка дергалась — ее душили слезы. Но в остальном все было в порядке.
— Что тут происходит? — спросила я. Она не сразу ответила.
— Видела страшный сон. Это было… это было… О Господи! Не могу вспомнить, — она села, опершись о подушки. — Джессами, скажите, что со мной?
— Ничего плохого, — успокоила я ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86