Она снова была «Джейн», полная жизненных сил, живущая в настоящем и строящая планы на будущее. Они приготовили обед и пообедали вместе со своими друзьями, возродив давний ритуал совместной жизни, слушая любимые пластинки, которые крутили все на том же стареньком стереопроигрывателе. Оставшись одни, завороженные атмосферой счастья этой ночи, они забылись в любовном порыве.
Память об угрозе, под тенью которой жила Джейн, — хоть они и не пропускали ее в свое сознание — никогда не отступала далеко. Но той ночью «мы заставили ее уйти», — вспоминал позже Майкл. Эта встреча наполнила их такой радостью, что, забыв долгие месяцы болезни и разлуки, они жадно ухватились за возможность, как прежде, стать любовниками. Сначала это давалось нелегко, оба испытывали некоторую робость. Они много говорили, неторопливо нащупывая путь к связывавшей их когда-то физической близости. Постепенно сомнения по поводу своего тронутого болезнью тела стали покидать Джейн. Майкл помнил о перенесенных ею операциях, о рубцах, которые у нее остались, о, возможно, терзавшей ее боли. Но как бы внешне ни изменилось ее тело, он решил доказать ей свою любовь. «Разумом я не хотела физической близости из-за моих травм, — писала в своем дневнике Джейн, — но тело мое ее желало». Майкл ощутил ее неуверенность и потребность убедиться в том, что она полноценный человек, ибо представлял себе, как в ее положении можно страдать, не получив подобного заверения. Все оказалось легче, чем он ожидал.
— Посмотри, что они со мной сделали, — сказала она, показывая ему свои рубцы.
Это не имело никакого значения. Он хотел выразить ей свои чувства, был преисполнен решимости заставить ее понять их, и ему было ясно, что лучше всего он мог сделать это с помощью любовного акта. «Если вы любите кого-то достаточно сильно, — говорил он позднее, — вы в состоянии позабыть обо всем другом. Даже слова, в которые вы облекаете свою любовь, даже то, как вы себя в момент близости ведете, — все это превращает вас в совершенно другого человека, переносит вас за грань настоящего. Так это и было со мной и Джейн».
Джейн уже давно не спала так крепко, причем без снотворного, что было огромным достижением. Проснулась она с улыбкой и долго не вставала с постели, счастливая и сбросившая с себя напряжение. Они поговорили о ее планах, о брайтонском проекте, но, словно по молчаливому уговору, их беседа касалась только настоящего и ближайшего будущего. Майкл, при всем своем нежелании посмотреть фактам в глаза, подсознательно понимал, что они были вместе, может быть, последний раз, хотя такая мысль шла вразрез с его сознательным и хорошо продуманным желанием помочь ей вести себя как нормальный, здоровый человек. Он испытывал радость от ощущения, что перед ним открывалось нечто новое, и одновременно смутно чувствовал, что какая-то дверь, возможно, закрывалась для него навечно.
Джейн же радовалась победе над немощью своего тела. С возродившейся уверенностью в себе она отказалась от предложения Майкла вызвать для нее такси и настояла на том, чтобы он не провожал ее до метро.
Когда после посещения Майкла она вернулась домой и вновь возникшая боль напомнила ей о сомнительности ее будущего, Джейн в свою очередь ощутила, как перед ней открывается — и опять закрывается — дверь. «Сейчас я вижу, что хочу быть с ним близка, — писала она в дневнике, — но понимаю невозможность этого». Она чувствовала огромное влечение к Майклу. «Если какой-то человек способен удовлетворить мои потребности — в хорошем друге, с которым я могу поговорить, в любовнике или спутнике, пусть даже на какое-то время, — то это он. Но я понимаю, что могу дать ему в ответ совсем немного, а такое положение не может стать основой для близости». Она снова впала в депрессию, переживая один из тех периодов уныния, когда будущее казалось ей мрачным — если, конечно, ей вообще было суждено иметь будущее.
Боли в плечах начали усиливаться. Вначале их относили за счет «болей в пояснице» или «ревматизма», которыми она якобы страдала. Когда боли становились сильнее, говорили, что виновата, видимо, погода. Если утром шел дождь, Виктор замечал, что это отразится на ревматизме Джейн. Когда она жаловалась на ухудшение состояния, мы раздумывали, а не следует ли ей обратиться к специалисту, но не настаивали, потому что на самом деле никому не хотелось, чтобы она пошла к врачу. Если бы обнаружилось, что у нее нет никакого ревматизма, исчезла бы последняя соломинка, за которую хваталась Джейн, и мы уже не могли бы больше помогать ей обманываться.
Наступление ночи было для нас облегчением. Снотворное часто помогало ей, пусть даже всего на несколько часов. Обычно Джейн просыпалась рано, но однажды утром пробило уже десять, а она все еще не давала о себе знать. Сон пойдет ей на пользу, решили мы, — совершенно очевидно, что она в нем нуждалась. Проходя мимо ее комнаты, мы всякий раз вставали на цыпочки. Виктор выскочил на улицу, чтобы встретить почтальона, опасаясь, что его звонок может разбудить дочь. Принимаясь мыть посуду, Розмари закрыла кухонную дверь. Раз Джейн спала значит у нее не было болей. Да и мы могли немного отдохнуть от необходимости притворяться, будто все хорошо. Боли делали ее раздражительной — и боли, и, возможно, понимание того, что Брайтон был просто мечтой. Она начинала действовать нам на нервы — и знала это. Уже несколько раз Джейн говорила, что стала для нас обузой. И говорила это почти злобно, а не извиняющимся тоном, как сделала бы это в прошлом. Ее непрерывно дымившаяся сигарета распространяла по дому застоявшийся запах табака, и мы с трудом это терпели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84