Сам Андрей Михайлович о своей боевой молодости никому не рассказывал. Орден Красного Знамени, полученный за участие в подавлении кронштадтского мятежа, лежал в красной коробочке, а когда в торжественные дни Мартынов появлялся с орденом, на расспросы, за что он его получил, кратко отвечал:
— В гражданскую…
Жизнь Мартынова круто повернулась после кронштадтских событий. Тяжело раненный, он больше двух месяцев провел в петроградском госпитале. По приезде в Москву Андрей Михайлович явился в ВЧК и узнал, что о нем несколько раз справлялся Дзержинский.
Феликс Эдмундович принял Мартынова немедленно, поздравил с наградой, спросил про здоровье и неожиданно предложил:
— Я, Андрей, по совместительству теперь еще и председатель комиссии при ВЦИК по улучшению жизни детей… Мне очень нужны энергичные, беспокойные люди. Хотите мне помочь?
Так Мартынов стал инспектором комиссии по улучшению жизни детей. Вскоре он понял: без образования дальше жить нельзя. Это было время, когда возвратившиеся с фронта красноармейцы и красные командиры садились за парты, партизаны шли на рабфаки, комсомольские и партийные работники умоляли укомы и губкомы «отпустить на учебу». Андрей Мартынов на всю жизнь запомнил стихи:
Из вымуштрованных бойцов
Мы превратились в геометров
И променяли жаркий пламень слов
На холод цифр и строгость метров.
Мы строим крепкие на диво этажи
На диво крепкими руками,
И стали партизанские ножи
Послушными хозяйскими ножами…
Хотя деткомиссия являлась учреждением штатским, Андрей по привычке написал не заявление, а рапорт и передал его через секретаря Дзержинскому.
На другой, день Феликс Эдмундович, встретив Мартынова в коридоре, сухо сказал:
— Зайди!
У Андрея екнуло сердце: «Откажет!» Дзержинский достал из папки рапорт и вслух прочел:
— «Прошу откомандировать меня на учебу. Обязуюсь после получения образования вернуться обратно на работу».
Поднял глаза на Мартынова. Андрей заметил в них веселые искры и облегченно подумал: «Отпустит!»
— Сколько лет учиться собираетесь?
— Пять… Два года на подготовительном, три на основном…
— Значит, считаете, что мы с детской беспризорностью за пять лет не справимся?
— Наверное, раньше…
— Тогда зачем написал, что обратно придешь?
— Я про ВЧК…
— Если бы мне сейчас было столько же лет, как тебе!
Красным карандашом написал на рапорте: «Согласен».
И Мартынов, двадцати лет, женатый, глава семьи, член РКП(б), чекист запаса, превратился в студента подготовительного курса педагогического института.
Было трудно. Хорошо, что Феликса забрали к себе в Иваново дед и бабушка. Зарплаты Нади и стипендии едва хватало на двоих. Каждое воскресенье Андрей утром отправлялся на товарный двор Курского вокзала: Московский Совет распорядился, чтобы биржа труда посылала студентов на погрузку вагонов вне очереди.
Самым трудным оказалось за два года одолеть программу средней школы. Особенно тяжело давалась алгебра. Сначала Андрей получал одни «уды». Преподаватель Лапин, из бывших офицеров, каждый раз сопровождал отметку, одним и тем же разговором:
— Не знаю, дорогой товарищ, что с вами делать… Впереди у вас в институте интегральное исчисление, а способностей никаких… — И добавлял с ехидством: — Вот в Германии, говорят, даже лошади интегрируют.
Андрей невозмутимо отвечал:
— Возможно. Постараюсь догнать лошадь.
К концу года Лапин сдался, поставил «отлично».
— А вы упорный, Мартынов…
Был январь 1924 года. Стужа. В Колонном зале Дома союзов лежал Ильич. Андрей встал в очередь в три утра. Мимо гроба прошел в одиннадцать. В почетном карауле стоял Дзержинский. Бледное суровое лицо, казалось, высечено из мрамора.
После занятий в институте Андрей бежал в библиотеку Румянцевского музея, переименованную в начале 1925 года в Публичную библиотеку имени В. И. Ленина. Только там и можно было поработать и, что греха таить, за десять копеек получить в буфете ужин. И дешево, и без хлопот, не надо обременять Надю.
Вечером 31 октября 1925 года Андрей шел домой по Знаменке. У ворот большого дома дворник поднимался по лестнице с траурным флагом, Мартынов не обратил бы внимания, если бы прохожий не спросил дворника:
— Кто умер?
— Фрунзе…
На вею жизнь остались в памяти горькие минуты. В гостинице «Якорь» на Тверской в номере у приехавшего из Иваново-Вознесенска Михаила Ивановича Мартынова собрались земляки. Перекидывались редкими фразами:
— Не уберегли Михаила Васильевича…
— Подумать только, умереть в сорок лет!..
Посидели, погоревали. Андрей проводил комкора Анфима Ивановича Болотина и вернулся.
Михаил Иванович сиротливо сидел на узеньком диванчике.
— Ты что? — спросил он сына.
— Что-то домой не хочется. Отец заплакал:
— Не уберегли!..
На другой день на семинарских занятиях по истории партии Андрей рассказывал о Фрунзе. Вспомнил и первую встречу — как давно, еще до революции, в лесу Фрунзе сломал гриб, а Анфим Болотин сердито заметил: «Это тебе не огурец!» Студенты слушали молча. Слышно было, как за окном лил дождь. Андрей думал: «Сколько с тех пор прошло лет? Всего восемнадцать, а кажется — вечность».
Много времени спустя Андрей в большой аудитории Политехнического музея услышал Маяковского. Мартынов не был тут с памятных дней апреля 1918 года — тогда он слушал Ленина, выступавшего с докладом об очередных задачах Советской власти.
Маяковский читал поэму «Во весь голос»:
…Мы диалектику учили не по Гегелю.
Бряцанием боев она врывалась в стих когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них.
В июле 1926 года студент предпоследнего курса Андрей Мартынов, выстояв в очереди много часов, прошел мимо гроба Дзержинского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168